Приключения-85

— Распишитесь, что будете говорить правду, — холодно сказал я, переходя на официальный тон. — И расскажите о результатах исследования.

Кобульян тяжело вздохнул и, смирившись, начал рассказывать. Он почти слово в слово повторил все то, что написал в акте, и замолчал, ожидая вопросов.

— Скажите, вы ни на что не обратили внимания? Может, какая-то мелкая деталь, которой обычно не придают значения?

— Не было никаких деталей! — отрезал Кобульян. — То, что убийца здоровенный лоб, вы и так знаете, преступление раскрыто, и он арестован.

— Подождите, подождите, Гаригин Ованесович, что значит «здоровенный лоб»?

— То и значит, что удар чудовищной силы, клинок прошел через грудную кость. Средний мужчина так не ударит...

— А женщина? — У меня даже дыхание перехватило: вот оно!

— Что «женщина»? — хмуро переспросил Кобульян.

— Женщина может так ударить?

— А у вас что, подозревается женщина? — оживился он.

Я промолчал.

— Определять, кто нанес удар, не в компетенции эксперта, это задача следствия, — нравоучительно произнес Кобульян. — Но могу высказать свое неофициальное мнение: за двадцать лет работы я повидал всякого, но чтобы женщина могла так сильно ударить — сомневаюсь.

Эксперт понял, что вызван не зря, и настроение у него заметно улучшилось.

— И еще одно, — Кобульян взял со стола линейку и зажал ее в кулаке. Обычно нож держат от себя, в сторону большого пальца, или к себе — в сторону мизинца. Соответственно, раневой канал идет снизу вверх, — он взмахнул линейкой, — или сверху вниз, — он опять показал. — А в данном случае клинок вошел под прямым углом! Если потерпевший лежал, то это объяснимо, а иначе так сильно не ударить!

Кобульян замолчал, выжидающе глядя на меня.

— Нет, по показаниям обвиняемой он стоял... — Уточнение оказалось настолько неожиданным, что я несколько растерялся. — Как же это могло произойти!

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками эксперт. — Что мог сказал, а разобраться во всех тонкостях — ваша задача.

Когда Кобульян ушел, я внимательно перечитал его показания. Это уже кое-что. Если раньше мои сомнения в выдвинутой Вершиковой версии убийства были чисто интуитивными, то теперь они обретали фундамент. Протокол допроса эксперта являлся первым камнем, теперь надо собирать остальные.

Я достал план расследования. Только где они, остальные? Все намеченные мероприятия выполнены, на первый взгляд искать больше нечего и негде... Но я знал, что существует еще один путь — проникновение внутрь событий, во внутренний мир участвовавших в них людей, в хитросплетения их чувств, помыслов, в лабиринт межличностных взаимоотношений, где можно отыскать скрытые мотивы тех или иных действий, их цели...

Одним словом, путь в души участников этого дела.

Она уже не плакала. Бледная, с отеками под глазами, с сухим опустошенным взглядом, равнодушная ко всему окружающему. Модное нарядное платье измято, волосы растрепаны.

— Закурить не найдется? — Голос хриплый, чужой.

Я полез в портфель. Тусклый свет слабой лампочки рассеивался в крохотном, без окон, кабинете. Стол прибит к полу, стул и табурет по обе стороны от него тоже прихвачены металлическими уголками. Под высоким потолком лениво вращались лопасти вентилятора, натужно гудел мотор в черном отверстии вытяжной системы. Они включались автоматически, одновременно с электрическим освещением.

Не помогало. Воздух оставался душным, накрепко пропитанным до кислоты застарелым запахом дыма тысяч папирос и сигарет. Их курили взвинченные, издерганные оперативники и усталые следователи, угощали людей, сидящих напротив, — без этого устоявшегося ритуала не обходится почти ни один допрос. Глубоко затягивались подозреваемые, облегчившие душу признанием, нервно глотали дым те, кто был «в отрицаловке». Хотя это и шаблонно, но маленький, начиненный табаком бумажный цилиндрик очень часто оказывал растормаживающее действие и способствовал установлению взаимопонимания.

Я не курил, но всегда носил для подследственных дешевые крепкие папиросы.

— Сколько мне дадут?

Обычно это спрашивают на первом же допросе. И отвечать приходится каждый раз одно и то же.

— Не знаю. Суд решит.

— Суд, суд! Вы же заодно все! Как следователь напишет, так суд и заштампует!

— Это вас соседки по камере научили?

— А хотя бы! Не все же такие дуры, как я!

— Ну-ну... Только не советую у них учиться. Такая «наука» обычно боком выходит!

— А что же вы мне посоветуете? — Вершикова заметно успокоилась и подобралась. — Рассказывать чистую правду? Ладно, расскажу!

Она с силой выпустила тонкую струйку дыма.

— Полез он ко мне! Хватать за разные места начал, платье срывал... Я от него побежала, глядь — на стене кортик висит... Схватила, выставила не подходи! А он налетел с разбегу...

Такое объяснение ставило все на свои места. Но... Во-первых, оно запоздало на два дня. В деле появились показания Кобульяна, и то, что раньше не вызывало бы никаких сомнений, теперь воспринималось несколько в другом свете. А во-вторых, мне не понравилось, как Вершикова говорила: слишком расчетливо. Не понравилась резкая смена занимаемой позиции и настроения. И самое главное — не понравилось, что названный ею мотив, такой удобный, обтекаемый и подходящий к ситуации, Золотов уже пытался исподволь подсунуть следствию...

— Почему же вы сразу об этом не рассказали?

— Не знаю, — глядя в сторону, ответила она. — Да и какая разница когда?

— Действительно никакой. Вы в любой момент можете изменять показания и даже не несете ответственности за лжесвидетельство. Знаете почему?

Вершикова слушала внимательно.

— Потому что ложь — одна из форм защиты. А закон предоставляет подозреваемому право защищаться любыми способами.

— И зачем вы мне это сообщаете?

— Но лучше все-таки говорить правду, — я пропустил ее реплику мимо ушей. — Это не нравоучения, не назидания и не моралистика. Все подследственные сами приходят к такому выводу рано или поздно. Лучше раньше.

— Сейчас я рассказала все как было!

Я молча смотрел на нее, и она не отводила взгляда, в котором отчетливо читался вызов.

— Ну, хорошо. Тогда объясните, пожалуйста, как вам удалось нанести такой удар? — Я положил на стол протокол допроса судмедэксперта.

Читала Вершикова долго, и на лице ее отражалась растерянность.

— Ну, что скажете?

— Не знаю, не помню... Налетел с разбегу... А как все получилось, не могу сказать...

— Придется проверять! Что такое следственный эксперимент, знаете?

— Проверяйте, — упавшим голосом сказала она.

Вершиковой было двадцать два года. Уроженка сельской местности, после окончания школы приехала в областной центр с мечтой поступить в училище искусств. Попытка окончилась неудачей, но домой она не вернулась — сняла угол на окраине и устроилась в парикмахерскую кассиром. Пять лет спустя в ней уже нельзя было узнать прежнюю скромную деревенскую девочку.