Уилбур Смит - Золотой Лис

Сидя на заднем сиденье «Чайки», он смотрел на советских людей и чувствовал, как его переполняет глубокое и вполне естественное удовлетворение. Вот народ, который отлично организован и дисциплинирован, все усилия которого направлены на благо государства, ради общего дела, а не личных интересов. Он с удовольствием разглядывал этих людей, послушных и терпеливых, толпящихся на автобусных остановках, стоящих в очередях за продуктами и при этом умудряющихся сохранять спокойствие и порядок.

Мысленно он сравнивал их с американцами. Америка, капризная, легкомысленная страна, где люди постоянно борются друг с другом; где алчность считается высшей добродетелью; где терпение и сдержанность считают наихудшими пороками. Была ли за всю историю человечества другая такая нация, которая до такой степени извратила бы идею демократии и превратила свободу и права отдельной личности в тиранию для всего общества? Была ли другая такая нация, которая так прославляла бы собственных преступников, — Бонни и Клайда, Аль Кашне, Билли Кида, мафию, чернокожих королей наркобизнеса? Разве советское или какое-либо другое разумное правительство стало бы мешать и связывать руки собственным вооруженным силам, предавая гласности всю их деятельность и публично обсуждая их бюджет?

«Чайка» затормозила у светофора. Она была единственной машиной на всей этой широкой центральной улице, не считая двух пассажирских автобусов. В то время как каждый американец разъезжал на собственном автомобиле, здесь, в России, общество не позволяло себе подобной бездумной расточительности. Рамон смотрел, как пешеходы организованным потоком переходят улицу перед его машиной. Их лица были красивы и одухотворены, их выражение сдержанно и спокойно. Их одежда не имела ничего общего с той разнузданной эксцентричностью, что царила на улицах любого американского города. Преобладала военная форма, мужчины и женщины были одеты скромно и неброско.

По сравнению с этими образованными и начитанными людьми американцы выглядели безграмотными болванами. Здесь даже крестьяне, работающие в поле, могли наизусть процитировать Пушкина. Произведения классиков были самым ходовым товаром на здешнем черном книжном рынке. В любой день посетив кладбище при монастыре Александра Невского в Ленинграде, можно было увидеть огромные букеты свежих цветов на могилах Достоевского и Чайковского; их приносили обычные рядовые граждане. Напротив, половина выпускников американских средних школ, особенно негров, едва была в состоянии прочесть подписи под рисунками в комиксах о Бэтмене.

Вот они, плоды почти шестидесяти лет жизни при социализме. Структурированное, тонко организованное общество, скрытое от посторонних глаз и тщательно охраняющее свои секреты. Рамон часто сравнивал его с куклой-матрешкой, продававшейся в магазинах для иностранных туристов «Березка», этими искусно вырезанными из дерева фигурками, вставляющимися одна в другую так, чтобы внешняя оболочка скрывала и защищала драгоценную сердцевину.

Даже советская экономика была обманчивой для западного наблюдателя. Американцы видели очереди за продуктами, отсутствие многих потребительских товаров в огромных универмагах вроде ГУМа и по своей наивности и простоте душевной принимали это за признаки несостоятельности системы или, по крайней мере, ее старения. Но при этом скрытой от них оставалась внутренняя экономика, работающая на советскую военную машину. А это была огромная, мощная и высокоэффективная структура, не только не уступающая своему капиталистическому американскому аналогу, но и намного превосходившая его.

Рамон усмехнулся, вспомнив историю об американском астронавте, который, скрючившись в кабине своего корабля в ожидании старта, в ответ на вопрос наземной службы управления, как он себя чувствует, заявил: «А как бы вы себя чувствовали, сидя верхом на детище тысячи аутсайдеров, согласившихся взяться за правительственные заказы?» В советской военной промышленности аутсайдеров не было. Там были только самые лучшие.

Точно так же в высших эшелонах советских военных специалистов не было отсеянных из общедоступных профессиональных училищ или уволенных из IBM или «Дженерал Моторс». Там тоже были только лучшие. И Рамон знал, что он один из них, один из самых лучших.

Он выпрямился на сиденье; «Чайка» въехала на площадь Дзержинского, миновала памятник герою революции, основателю службы государственной безопасности, гордо возвышавшийся на своем постаменте, и остановилась на небольшом холме у изящного, но внушительного здания «Лубянки».

Водитель припарковал машину в узкой боковой улочке за штаб-квартирой КГБ рядом с машинами других сотрудников на месте, отведенном для офицеров подобного ранга. Рамон подождал, пока он откроет ему дверцу, перешел через дорогу к заднему подъезду и вошел в здание через массивные чугунные двери с металлической решеткой.

На проходной перед ним стояли еще два сотрудника КГБ. Ему пришлось дожидаться своей очереди. Капитан, дежуривший в бюро пропусков, был методичен и придирчив. Он трижды, как полагалось по инструкции, сличил внешность Района с фотографией на его удостоверении, прежде чем разрешить ему расписаться в журнале.

Рамон поднялся на второй этаж в старинном лифте из гравированного стекла и полированной бронзы. Лифт и люстры сохранились еще с дореволюционных времен, когда в этом здании размещалось иностранное посольство.

Он вошел в свой кабинет, секретарша встала из-за стола и поприветствовала его, подождав, пока Рамон снимет шинель и повесит ее на вешалку у двери.

— Доброе утро, товарищ полковник. — Заметил, что она с вечера завила волосы горячими щипчиками, и теперь они все были в мелких упругих кудряшках. Ему больше нравилось, когда она их распускала, и они мягкими волнами падали ей на плечи. Глаза Катерины, миндалевидные, прикрытые длинными ресницами, были явно унаследованы от какого-то давнего татарского предка. Ей двадцать четыре года; вдова военного летчика-испытателя, погибшего при испытаниях нового истребителя МиГ-27.

Катерина указала на картонную коробку, стоявшую на углу ее стола.

— Что мне с этим делать, товарищ полковник?

Подняла крышку, и Рамон окинул взглядом содержимое. Здесь было все, что осталось после генерала Сисеро. Она выгребла все это из ящиков стола, который отныне принадлежал одному Рамону.

За исключением позолоченной шариковой авторучки «Паркер» и кожаного бумажника, здесь не было никаких личных вещей. Рамон взял бумажник и открыл его. В отделениях лежало с дюжину фотографий. На каждой из них Джо Сисеро позировал рядом с каким-нибудь известным африканским деятелем: Ньерерой, Каундой, Нкрумой.