Сергей Алексеев - Утоли моя печали

Ни одной иконы не уцелело…

В милицию было сообщено, но стражи порядка, как всегда, не спешили, искали воздушный транспорт, да и, судя по дерзости и наглости преступления, найти поджигателя не оставалось никакой надежды. Да и что его теперь искать?..

Ярослав отправил егерей по постам, а сам остался на пепелище и, как всякий погорелец, весь следующий день рылся в золе и углях с призрачной надеждой отыскать хотя бы единственную из тридцати четырех икон. Попадались слегка оплавленные, выгоревшие тюбики из-под масляной краски, алюминиевая посуда, совершенно целые фаянсовые чашки, оконные шпингалеты, жестяные наконечники кистей и даже заклепки от джинсов. Все было изуродовано и исковеркано огнем. Сейф, где оставалось дробовое ружье и боеприпасы, взорвался, и уцелевшие карабинные патроны разлетелись на десятки метров. Был невредим только склад – каменный сарай на отшибе, и все, что в нем находилось. Без отопления под жилье он не годился – хоть и был сухой, но аккумулировал холод и не прогревался даже летом.

Желание немедленно приступить к восстановлению было настолько сильным, что, отказавшись от бесплодных поисков икон, Ярослав взял топор, лом и стал расчищать пожарище. Кое-где пол уцелел и лишь обуглился, заваленный головнями. И вот под одной из балок он и нашел «Утоли моя печали» – ту самую, написанную пальцами в темноте после первой встречи с Юлией. Сохранилась серединная часть, плотно придавленная матицей к полу, края обгорели и теперь придавали иконе трагичный, но чарующий вид. Что-то произошло с красками: возможно, под действием температуры изменились оттенки и структура мазков, иначе все это следовало назвать чудом…

С обугленной доски взирал спокойный и мудрый лик Богородицы, видимый не только в темноте, но и при свете солнца. Сначала Ярослав радовался этому, как ребенок, рассматривал близко, отходил и глядел с расстояния, с одной стороны, с другой – образ не исчезал, и печальные глаза все время смотрели на него.

Но вскоре усомнился: а вдруг у него «поехала крыша» и ему все это чудится. Ярослав снова брался за работу, отвлекался иными мыслями или купался под уцелевшим душем, затем бежал к иконе – нет, светится лик!

И потом он уже не испытывал шока или неуемного горя и только вспоминал, как строил этот терем, как вытесывал бревна, выбирал пазы, рубил углы под руководством егеря, при этом не допуская его к работе, – хотелось построить дом собственными руками. И как потом на зимней квартире в Усть-Маеге выпиливал резные наличники и подзоры, круглые розетки с фениксами и деревянные полотенца с магическими обережными знаками.

Ничего не помогло и не защитило…

С этими же воспоминаниями Ярослав начал строить камин в складе, установив там икону, чтобы чувствовать ее взгляд. А поскольку ночи еще были холодными, то спал на протопленной русской печи, под открытым небом, укрываясь куском брезента. И всякий раз переносил туда Деву Утешительницу, боясь с ней расстаться.

Там его и застал начальник милиции Щукин, на сей раз прибывший самолично, чтобы разобраться с происшествием в заповеднике. Рыжебородый, с сивой шевелюрой и расплющенным носом с вывернутыми ноздрями, он сам напоминал разбойника с какого-нибудь сибирского купеческого тракта – такого лучше бы обходить стороной, если встретится в лесу. Как ни странно, начальник милиции считался человеком покладистым и слабохарактерным. После того как Ярослав отпустил пленную байдарочницу, Щукин относился к нему недоверчиво. Он выслушивал доводы, кивал согласно и мотал себе на ус: выкрутасы научного сотрудника вызывали подозрение. Пожар в Скиту довершил картину, и майор явился на сей раз злой и решительный.

– На этих байдарочников я закрыл глаза, – признался он. – Нынче не буду. Вываливай все, что думаешь. Досконально и без дураков. Конечно, ты знаешь, кто поджег.

– Догадываюсь, но доказательств нет, – заявил Ярослав. – Потому сказать мне нечего.

– А мне есть чего! Подожгли тебя байдарочники! Только не пойму никак, зачем ты покрываешь?

– Их нынче не было. Не проходили ни через один егерский пост.

– Зашли из соседней области, через кряж и Ледяное озеро.

– Я был на Ледяном, там разрушена сакля. И все-таки это не они. Куда бы потом ушли? Егеря, заметив пожар, перекрыли все кругом, и никого. – Ярослав чувствовал двойственность своего положения. – Поджигатель был из местных. Он отлично знал, где я нахожусь. Выследил, спокойно запалил и ушел.

– Местный? – загорелся Щукин. – Ну-ка, ну-ка! Кто местный?

Угроза могла исходить только от людей Закомарного. Бородатый супермен советовал подумать о последствиях, и если он даже уехал с Юлией, то по его указке пришел кто-нибудь из стриженых бандюков, похитил иконы и поджег дом. А эту, чудесную, принял за мазню и не взял…

– Кто конкретно, я не знаю, – сказал Ярослав. – Но поджигателя ищите в усадьбе Закомарного.

– Где? – чуть не подскочил Щукин и вытаращил глаза. – Что ты, парень, с ума сошел? Овидий Сергеевич – интеллигентнейший человек! К нему такие люди приезжают!.. Да как ты мог подумать? Сколько он добра для района сделал! Между прочим, и для вашего заповедника. И для тебя лично! Он же тебе самолет подарил! А ты ему подозрением отплатил?.. Ну, парень!..

Ярослав не стал рассказывать о последней встрече с людьми Закомарного, о стриженых интеллигентах с автоматами. Тогда бы пришлось говорить и о Юлии…

– В таком случае я снимаю все подозрения, – заключил он. – Дом был моей частной собственностью. Заявления о поджоге я писать не буду, считаю, что это случайность, нарушение пожарной безопасности.

Щукин набычился, сивая жесткая грива встала торчком, а на физиономии вызрело зверское выражение, означавшее, что начальник милиции глубоко задумался…

– Ты мне вот что скажи. – Он встряхнулся. – Кому конкретно насолил? А я поговорю с Овидием Сергеевичем. Если вину докажем, он человек справедливый и поджигателя выдаст.

Ярослав уж был не рад, что затеял разговор о Дворянском Гнезде. Наверняка районной милиции и самому начальнику что-то перепало от Закомарного, и потому Щукин сделает все, чтобы отвести такое подозрение.

– Хорошо, тогда так: дом я спалил сам, умышленно. Могу подать на этот счет письменное заявление. За поджог собственного дома не садят в тюрьму?

Щукин снова сделал зверское лицо, достал платок и почистил ноздри – из них торчали длинные рыжие волосы, срастаясь с такими же усами. Что-то его сильно смущало.

– Нет уж, на хрен, – сказал сам себе. – Дом сожгли – полбеды. А что если где-нибудь пристукнут? Не валяй дурака или не темни и говори, на кого думаешь, или не морочь мне голову!

И тут Щукин заметил на печи икону – потянулся к ней взглядом, встал на ящик и, рискуя уделаться в саже, залез на лежанку.