Генри Хаггард - Рассвет

Никто из сидящих здесь не может глядеть на старика, который просит сейчас вашего внимания, не осознавая то, что сам он давно уже понял: дни его сочтены. С жизнью прощаться трудно. Когда человек стареет, ужасы Неведомого кажутся ему столь же пугающими и громадными, какими казались и в юности — а то и страшнее. Однако ж с этим приходится примириться — наш уход есть жесткий и неизбежный факт. Старый человек понимает это — и оглядывается вокруг в поисках утешения. Таковых утешений он находит всего два: во-первых, с годами утихают его страсти и исчезают интересы, имевшие такую силу в молодости, и, во-вторых, Природа в неизбывной милости своей дарует молодость и силу новому поколению, которому предстоит заменить изношенную дряхлость того, кто вскоре погрузится в забвение. Жизнь моя почти окончена, и вскоре тихое кладбище за церковью потребует свою дань — но я буду жить в своем сыне. Мысль эта приносит мне удовлетворение — насколько вообще может радовать меня мысль о семье — а кроме того, я спокоен за столь долго собираемое наследство, за имущество и достояние, которые во многом помогли этой земле стать такой, какая она нынче есть.

Однако же вы, наверняка, удивлены и желаете знать — что же это за особая цель, с которой я пригласил вас сегодня вечером в мой дом. Будьте уверены — я сделал это не для того, чтобы заставить вас выслушивать мрачные проповеди о не очень-то интересном факте моего приближающегося конца… Нет! Я пригласил вас по совсем иной, радостной и вполне определенной причине. Одно лишь желание давно владело мной: перед смертью я хотел увидеть на своих коленях ребенка моего сына, маленького Каресфута, того, кто когда-нибудь займет мое место и место своего отца. Вероятно, дождаться его я уже не успею — но должен вам сообщить, что первый шаг к этому уже сделан. Я говорю о помолвке моего сына — и мисс Марии Ли, юной леди, что сидит справа от меня.

— Посмотрите на его лицо! — прошептала миссис Беллами Джорджу во время аплодисментов, последовавших за словами старого сквайра. — Скорее! Смотрите!

Филип вцепился обеими руками в столешницу, словно желая подняться. На лице его отразилась смесь ужаса и гнева, и выражение это было столь пугающим, что его трудно было бы забыть, однажды увидев. Впрочем, оно лишь промелькнуло на лице Филипа, и миссис Беллами, внимательно наблюдавшая за ним, была единственной во всей собравшейся компании, кто отчетливо все видел. Через мгновение Филип уже улыбался и раскланивался во все стороны, принимая поздравления.

— Вы все знаете мисс Ли! — продолжал тем временем сквайр. — Вы знали до этого ее отца и мать. Она — росток славного рода, девушка, согревшая мое сердце, девушка, которую я искренне люблю — и которую любят все, знающие ее. Помолвка Филипа с мисс Ли — самая радостная новость для меня за много лет. Пусть же Бог и смертный муж отнесутся к Филипу так, как он отнесется к Марии Ли! А теперь довольно — я и так задержал вас своею речью. С вашего позволения, речам конец, да и поздравлениям тоже — избавим Филипа от смущения. Но прежде, чем сесть и замолчать, я хочу еще проститься со всеми вами — ибо мне восемьдесят три, и я чувствую, что многих из вас вижу в последний раз. Я хотел бы быть для вас соседом получше, да и много в моей жизни было такого, что я хотел бы исправить. Теперь уж слишком поздно — но я все же надеюсь, что некоторые из вас помянут добрым словом старика, которого между собой называют Дьяволом Каресфутом. Поверьте мне, друзья мои, в старой пословице есть истина: не так страшен дьявол, как его малюют. Я поднимаю тост за моего сына Филипа и его будущую жену Марию Ли!

Тут все вскочили, движимые общим воодушевлением, и принялись пить за здоровье жениха и невесты. Речь старого сквайра растрогала многие сердца — и не одна пара глаз увлажнилась слезами. Затем дамы удалились, уводя с собой Марию Ли — естественно, смущенную столь неожиданной славой, свалившейся на нее в одночасье.

В гостиной на нее обрушилось такое количество восторженных поздравлений, что Мария Ли, чувствуя себя не в силах пережить еще и поздравления от мужской половины, потихоньку приказала подать ее экипаж и ускользнула, не прощаясь, чтобы на досуге обдумать все произошедшее.

Филип, в свою очередь, принимал поздравления от мужчин и покорно благодарил, не имея мужества опровергнуть сказанное отцом. Он чувствовал себя полностью во власти воли отца — ничего с этим поделать было нельзя, и потому молодой человек погрузился в пучину отчаяния, скрытую под маской спокойствия. Однако если бы все эти люди могли сейчас заглянуть ему в душу и увидеть тот водоворот ненависти, ужаса и ярости, который бушевал в груди Филипа, пока он сидел и непринужденно потягивал портвейн своего прапрадеда, они были бы весьма удивлены.

Наконец, торжественный вечер подошел к концу; простившись с последними гостями, отец и сын остались вдвоем в опустевшей гостиной. Филип сидел за столом, закрыв лицо руками, а Дьявол Каресфут стоял к нему спиной и смотрел на умирающий огонь в камине, нервно постукивая золотыми очками по каминной полке. Именно он и нарушил зловещее молчание.

— Ну, Филип, как тебе понравилась моя речь?

Его сын вскинул голову — лицо его было белым как полотно.

— По какому праву, — прошептал он, — ты объявил нас с мисс Ли помолвленными?

— По какому? По своему собственному, разумеется. Ты сам сказал, что вы помолвлены. Я решил, что это больше не должно оставаться тайной.

— Ты не имел права говорить об этом! Я не женюсь на мисс Ли, пойми раз и навсегда — я не женюсь на ней!

Говоря все это, Филип готовился принять на себя удар той дикой фамильной ярости, которая подарила прозвище его отцу — однако, к его удивлению, ничего подобного не случилось. Синие глаза старика лишь приобрели стальной блеск, однако отвечал он спокойно и вежливо.

— Видишь ли, Филип, то, что ты не собираешься жениться на девушке, о помолвке с которой уже объявлено публично — это позор. То, что я так торжественно объявил о браке, в который ты не собираешься вступать… что ж, это ставит меня в смешное и нелепое положение. Очень хорошо, мой дорогой Филип — пожалуйста-пожалуйста! Я же не могу силой заставить тебя вступить в брак. Однако ты не должен думать, что меня можно безнаказанно ставить в смешное положение. Позволь, я обрисую тебе альтернативу. О, я вижу, что ты устал, но я не задержу тебя надолго. Присядь-ка в кресло. Итак: этот дом и земля вокруг него, а также драгоценный сервиз, который нельзя продать — кстати, перед тем, как пойти спать, будь добр, убедись, что он надежно спрятан и заперт — все это, разумеется, должно бы принадлежать тебе. Здешняя отчуждаемая земля приносит около 1000 фунтов в год, в плохие времена чуть меньше; неотчуждаемая в целом дает около 4000, мое личное имущество — около 900 фунтов. Если ты будешь упорно отказываться жениться на мисс Ли, либо ваш брак каким-либо образом будет разрушен, за исключением обстоятельств, совершенно не зависящих от вас, то я должен предупредить тебя: пользуясь твоим же восхитительно выразительным языком, «пойми раз и навсегда», что в этом случае твое имя из моего завещания будет вычеркнуто, а вместо него появится имя твоего кузена Джорджа. Ты получишь только неотчуждаемое имущество. Поступай как угодно, Филип, мне это совершенно безразлично. Я очень люблю Джорджа и буду рад сделать ему такой подарок — если ты меня на это вынудишь, хотя мне немного жаль было бы разбивать собственность, которую наш род собирал так долго. Вероятно, тебе понадобится около недели, чтобы обдумать и решить: предпочтешь ли ты девицу, которую нашел себе в городе — ну да, да, я знаю, что у тебя там кто-то есть! — и откажешься от наследства, или женишься на мисс Ли и сохранишь семейную собственность. Это весьма интересная проблема для любвеобильного молодого человека — но вполне разрешимая. Не стану больше тебя задерживать. Доброй ночи, Филип, доброй ночи. Не забудь проверить сервиз. И помни — у тебя в этом деле личный интерес.