Василий Щепетнёв - Зимний Мальчик

— Не нравится желтый, пьем грузинский, — ответил я. Заварил чайничек (без особого старания, грузинский как ни заваривай, будет одинаково).

Разрезал и торт, разложил на блюдечки. Как, интересно, полагается брать вафельный торт? Руками?

— Значит, ты решил оперу написать? — сказал первый секретарь обкома.

— Почему решил? Уже написал.

— Вот так взял — и написал?

— Это бывает. Хоккеист взял да и забил три шайбы за период. А что долго и упорно тренировался, что работала вся команда, как бы и не в счёт.

— И зачем тебе Ольга?

— Других поэтов я не знаю. Но уверен, что у Ольги получится. Зачем искать хитрости, когда всё на поверхности?

— И то, что папа у Оли может протолкнуть на сцену твою оперу, значения не имеет?

— Всегда приятно иметь «Аврору» в запасе, но главное в другом. Я считаю, что опера хороша, это первое. Я считаю, что она ко времени, в будущем году — тридцатилетие десанта на Малую Землю, это второе. Ну, и, наконец, лучше написать оперу, чем не написать, это третье.

Было и четвертое, и пятое, и шестое, но я решил остановиться.

Умному достаточно, а дураком Андрей Николаевич точно не был.

— Ладно, работайте, а я пойду телевизор смотреть, — это он, верно, шутит.

К чаю он, кстати, не прикоснулся. Может, не положено.

— Чаепитие, похоже, не состоялось. Видно, торт не той системы. К счастью, вафельные торты не портятся. Не успевают.

Моя шутка — да шутка ли? — Ольгу не развеселила.

— Ладно, давай работать. Показывай.

Она показала. Не так много, как я ждал, но и немало. Видно, старалась.

— Попробуем, попробуем.

Я подсел к «Блютнеру». Ну да, ария молодого лейтенанта. Без шипящих, открытые гласные.

Пару раз спел мысленно. Даже три раза. Ольга смотрела, не решаясь не сказать — вздохнуть. Волнение первой попытки.

Я, не став мучить дальше, сказал:

— Очень хорошо.

— Но ты же не пел!

— Пел. Но могу и повторить.

Я повторил вполголоса, камерно. Не хватает ещё наводить на девушек чары.

— Со сцены Оперного, конечно, будет лучше. Профессиональный певец, акустика, оркестр, зрители, опять же буфет…

— Ты смеешься…

— Нет, отнюдь. То, что мы сейчас делаем — творчество. А постановка оперы в театре — это производство. Будут задействованы сотни людей — солисты, хор, балетная группа, оркестранты, гардеробщики, буфетчики, рабочие сцены, просто рабочие, столяры, плотники, осветители, кочегары, художники, швейный цех, бухгалтерия и так далее и так далее. Театр — огромная фабрика.

А мы будет скромно стоять в сторонке и говорить «нет».

— Почему «нет»?

— Потому что всем захочется срезать угол, сделать попроще. Певцу — чтобы легче пелось, костюмеру — что бы в ход пошла залежалая материя, декоратору — сэкономить на всём… И да, очень может быть, что тебе начнут навязывать соавтора, какую-нибудь знаменитость, Евтушенко или Вознесенского. Говори нет. Девушек ведь учат говорить «нет», не так ли.

— Евтушенко же великий поэт!

— Не спорю. Но нюх на хорошие деньги у великих поэтов отменный. Я не имею в виду конкретно Евтушенко, но имя поэтам при столике легион. Говори нет, и всё. В самом крайнем случае, отвечай, что должна посоветоваться с папой.

— А с тобой?

— Я, как-никак, автор. И хотя у нас автором любят подрезать крылышки, тут у них не получится. Но первый секретарь обкома по сравнению с автором — Крейсер Аврора по сравнению с парусником.

— Отец вступится?

— За тебя — ещё как. Ну, я так думаю. Если ты не начнёшь восхищаться — ах, Евтушенко, ах, Вознесенский!

— А что, нельзя восхищаться?

— Восхищаться можно, но подражать не стоит. И уж тем более не стоит отдавать своё. У тебя получается, и ты не простишь себе, если отдашь мечту всяким поэтам при буфете, которые сочинят что-нибудь тоскливо-протяжное «Малая Земля, Великая Земля» или вроде того.

— Не отдам.

— Тогда на сегодня всё.

— Но у меня ещё есть…

— Вижу, что есть. Но мне со словами нужно сжиться, словно они, слова, от Бога. А это так просто не делается. Ночью подумаю, утром попробую, вечером покажу. А ты не расслабляйся, пиши.

Мы всё-таки распробовали тортик, а потом я проводил Ольгу.

— Чего провожать? Тут минуту идти!

— Мало ли. Слышала, что на Тихом Озере случилось?

— Побольше твоего слышала. Сосновке дополнительные наряды милиции выделены, теперь это самое безопасное место в области.

— Тем лучше. Могу я пройтись с девушкой по самому безопасному месту? Пятьдесят четыре шага в одну сторону?

— Ты считал?

— На глазок. А сейчас и проверю.

И я проверил. И так восемь дней. Не простое это дело — оперы сочинять. Не мало пролилось пота, случались и слёзы.

И всё-таки мы это сделали.

— Ключа нет на прежнем месте, ты, Миша, его не брал? — спросил папенька.

— От сейфа или от гаража? От гаража — на крючке за входной дверью. Я его туда приспособил, удобнее.

— От сейфа, конечно.

— От сейфа я перепрятал. Так, на всякий случай. Дедушка прежде посоветовал — всё поменять.

— И где же он теперь, ключ от сейфа?

— Сейчас дам, — я открыл дедушкин — теперь мой — этюдник и из отделения с перемазанными тряпочками (верно, после чистки кистей) достал ключ от домашнего сейфа, большой и солидный.

Папенька ключ не взял.

— Открой, пожалуйста, сейф, я хотел бы кое-что посмотреть, — сказал он.

— Легко.

Сейф стоял в кабинете, в хитром книжном шкафу. Книжные полки проворачивались, открывая капитальную стену, в которую был вмонтирован солидный немецкий несгораемый шкаф, в просторечии сейф.

Замок и в самом деле открылся легко: дедушка смазывал его лучшим машинным маслом: капнуть одну каплю, и довольно. Два раза в год, восьмого марта и первого сентября. Теперь это моя забота.

В сейфе лежали две кожаные, но потертые папки, с дедушкиными и бабушкиными документами, ещё шесть папок договоров на важные заказы (договоры на заказы попроще занимали явную полку книжного шкафа), ящичек с дедушкиными и бабушкиными наградами, коробочка с прадедушкиными карманными золотыми часами «Мозер» на золотой же цепочке. Ещё старая, восемнадцатого века, библия.

В отдельной, уже предназначенной мне папке, новенькой, пахнущей кожей, сберегательные книжки и три конверта с наличностью. В первом, красном конверте — на содержание дома и «ЗИМа», во втором, обычном почтовом, что по девять копеек пара, на жизнь до дня рождения, и в третьем, приятного сиреневого цвета — «на „студенческую экипировку“», — так было выведено дедушкой на конверте.

Но всё это папеньку не интересовало.

— А где…

— Где украшения?

— Ну… Да, наши семейные.

— В укромном месте. Дедушка сказал, что глупо держать их в сейфе, который опытному медвежатнику — как баночка монпасье гимназистке. Лакомство. А зачем тебе украшения?