Василий Щепетнёв - Зимний Мальчик

И на нас посыпались предложения отовсюду. Таллин и Одесса, Свердловск и Саратов. Каждый музыкальный театр страны хотел поставить нашу оперу. Потому что «нужное дело». Авансы шли косяком и складывались в суммы почти пугающие. С непривычки.

Но следом пришла и расплата. Комитет комсомола подвиг нас на встречи со студентами. Рассказать о нашей творческой работе, о премьере, и о встрече с товарищем Брежневым Не только со студентами нашего института, а всех вузов города. Еще и школы собираются поручить. Или нас поручить школам. И техникумам. И профтехучилищам. Раз в неделю. Перед выходным днем. Они ж с пониманием, в комитете комсомола. Но это в школы и техникумы. Потом. А пока — два вуза в день. Ударная неделя. Пока не обойдем все вузы. Нужное дело тоже, не спорю.

Мы слушателей не мучили. То есть не очень. Я, если в зале было пианино, играл трехминутный отрывок из оперы, песенку кафешантанной певицы (не пел, нет, нет, нет!), Ольга читала свои стихи, потом отвечали на вопросы и — спасибо за внимание, спасибо вашему дому!

Но расходились не сразу. Вернее, не все. С тех пор, как Ольга вошла в редколлегию областного литературного журнала «Степь», неделю назад, к ней стали обращаться авторы стихов с просьбой прочитать, оценить, а то и опубликовать.

Ольге это нравилось.

Сегодня вместе со стихотворениями поэты подарили Ольге букетик гвоздик. В честь восьмого марта.

— А от тебя, Чижик, цветочка не дождешься, — сказала она, когда мы сели в «ЗИМ». Двенадцать пятнадцать, по графику.

— Я клумбу высажу, со всякими цветами, прямо перед домом. И назову её Ольгой, владей, — я и в самом деле собирался вернуть клумбу на то место, где она была при бабушке. Дедушка цветы забросил, говорит, грустно уж больно. А мне не грустно. То есть да, грустно, но всё равно, пусть напоминает о бабушке.

— А другую клумбу, конечно, Надеждой, — сказала Ольга.

— Хорошая идея, я подумаю.

И мы поехали, выдерживая расписание. В двенадцать сорок подхватили в институте Бочарову (нас-то с Ольгой по случаю выступления отпустили, с лекции по Истории партии) — и в аэропорт. Потребные вещи загодя были уложены в багажник.

Прибыли в тринадцать ровно, «Зим» я поставил в служебном гараже (договорился с хорошим человеком), и быстренько-быстренько на регистрацию, на рейс Черноземск — Одесса.

Успели. В тринадцать пятьдесят пошли на взлет.

«Ту-134» был наполнен едва наполовину. Погодите, придет лето, когда к морю двинется, подобно леммингам, работящий трудовой народ, билеты на самолет нужно будет за месяц покупать. И то…

Взревели моторы, взлетная полоса рванула назад, быстрее, еще быстрее, так быстро, как только возможно, и еще быстрее…

Люблю я взлёт. Вот бы и самому так. Без самолета. Короткая пробежка, прыжок, полёт. А то и без пробежки, с места и ввысь! И ведь кажется, что мог, мог! И летал!

Великое дело — авиация. Пять градусов по широте и восемь по долготе, без малого девятьсот километров по прямой одолеваются за полтора часа. Со взлётом и посадкою. И если в Черноземске весна лишь по календарю, то в Одессе разлита в воздухе. На наш чернозёмский взгляд.

Пятнадцать сорок пять. С полученным багажом (мой чемоданчик совсем маленький, у девушек, естественно, побольше) мы пошли на стоянку.

По случаю двойного подорожания свободных такси — что ласточек в конце августа на проводах. С ударением на последнем слоге. Или на первом. И так, и так можно: они, ласточки, готовятся к отлёту в Африку и собираются на организационную встречу.

— В гостиницу «Спартак», — сказал я.

— Хорошее место, — одобрил шофёр. — Историческое.

И мы поехали. Не так быстро, как на самолете, но быстро.

— Хорошо здесь у вас, — сказала Надежда. — Весна!

— Вы приезжайте в мае, вот тогда будет весна! — ответил таксист.

— Одесса всегда Одесса, — ответил я.

— Что да, то да. Любите Одессу?

— Кто ж её не любит?

В «Спартаке», гостинице со славной историей, узнав, что мы прилетели из Черноземска, сказали, что нам крупно повезло, и такой весны не помнят даже старожилы. Плюс восемнадцать!

Вселились в шестнадцать сорок. Девицы в двухместный, я в полулюкс. Освежившись и переодевшись, я стал ждать. В семнадцать тридцать зашли и девицы. Быстро управились.

И мы пошли в Оперу, своим ходом. Расстояние невелико, а пройтись по Дерибасовской — это пройтись по Дерибасовской. Ланжероновская тоже хороша.

В опере нас встретили радушно. Торжественно подписали положенные документы (вот что значит «нужное дело», спасибо, дорогой Леонид Ильич!). Отвели в малый буфет, угостили, предупреждая, что это так, разминочка, главное действо будет после спектакля. Сегодня давали «Турандот». Мы закусили (бутерброд с икрой, бутерброд с крабами и бокал брюта для дам и минералка для меня), потом до третьего звонка походили по самой опере, любуясь красотой, и красотой не дешевой. Смотрели представление из литерной ложи, как большие люди и важные гости. В антрактах опять фланировали среди разодетой публики. Мы, впрочем, тоже соответствовали, я во фраке, повязал бабочку, дамские наряды не описываю, не в силах.

Слушая арию Калафа, позавидовал и взгрустнул: вот если бы и я так мог! Но тут же одёрнул себя: люби не то, что хочется любить, а то, что можешь, то, чем обладаешь. Мне тоже немало перепало со стола ангелов, главное, не просвистеть, не зарыть в землю, не истощить дурной тяжелой работой.

После спектакля был ужин для избранных, и мы в эти избранные попали. Было весело, я даже выпил бокал вина («в честь женского праздника, Чижик!»), а потом очень весело. Одесские джентльмены любезничали с Ольгой и Надеждой, одесские леди уделяли благосклонное внимание мне, что может быть лучше.

А потом меня прошиб ледяной пот.

Моим девицам захотелось петь!

Нет, я не против пения, как такового. Перед своим братом-студентом они поют вполне сносно, а если я в коренниках, даже и хорошо. Но здесь! В одесской опере! Нет, в Одесской Опере!

Ведь потом не простят себе позора. И мне не простят. Но то потом, а сейчас, разгоряченные праздником, вином, вниманием и общей певческой атмосферой, они захотели показать, что тоже не лыком шиты.

Пришлось идти на амбразуру грудью. Гранат в запасе не имелось.

— Для прекрасных дам прошу позволения исполнить одну песню. Только одну — успокоил я.

— Просим, просим, — поаплодировали дамы. В опере коверному не место, но почему бы и не попробовать?

Я подсел к роялю (разумеется, в малом буфете был рояль, это обязательно), начал тренькать. А потомзапел. «I can’t live if living is without you».

Родительскую школу не скроешь. Меня стали слушать внимательно и всерьез. А пожилой одессит подошел к роялю, подсел и показал мне, мол, встань и пой. Был он мастером, даже гроссмейстером: играл не только прошлое, но и будущее песни. Может, конечно, и слышал её прежде, но не думаю.