В Слесарев - Геймекер

– Мне больше всего «Сотворение» понравилось! Сотворил господь то, сотворил се. Приятно работать. Книжки почитал, простор для художника. А то бабы, да бабы.

Можно добавить, что-нибудь вроде Черта, чтобы мешался. Для интриги. И пойдет, и поедет! Можно и в сетевом, и в консольном вариантах.

– Подумаем, спешить не станем, процесс осуществим планомерно и вдумчиво. Звони Кристинке, пусть готовит документы.

Приятели удовлетворенно замолкли. Разговор назревал давно, оба были довольны, что их мысли совпали.

– Клим, ты знаешь, – задумчиво начал Николай. Михалыч сразу же напрягся. Сыч вдруг назвал его по имени, случалось это не часто и означало, что тот хочет сказать что-то важное.

– Климушка, у меня не выходит из головы концепция, которую соорудил Кондаков! «Станут последние первыми, а первые последними»!

Николай помолчал и, сделав усилие, закончил:

– Чем же мы не «последние»!

– Да конструкция! – Михалыч с комично-возвышенным выражением поднял палец к небу.

– В Писании и правда есть. Я проверил. А как же ему, Писанию, не верить!

– Я и верю. Но как же быть с именем? Помнишь, что сказал Проф? Нужен код, до которого потомки не додумаются! Вот и подумал бы, ты же у нас математик! Да еще с творческим приветом!

– Знаешь, дружище, а ведь мне по этому поводу, можно сказать, знаменье было.

Климентий вышел из комнаты и несколько минут рылся в закромах. Наконец он вошел и водрузил на стол, рядом с пивом, темную, увесистую железяку.

– Вот, – торжественно произнес он, аккуратно развернув скрывавшую ее тряпицу. В ней лежало то самое старинное распятие, колониальной работы.

Помня о судьбе Валерки, он никому о нем не рассказывал. Однако, прошло много лет, и сегодня ему захотелось похвастаться редкой вещицей. Тем более, что повод нарисовался сам собою.

Распятие стояло среди огрызков леща, тускло мерцая медными плоскостями.

– Что это, – Николай с интересом взял в руки древнюю приблуду. Не сказать, что он сильно разбирался в антиквариате, но в юности тоже прошел через увлечение стариной.

– Именно за эту штуку Валерка – алкаш из соседнего дома, семь лет назад получил три дырки. Помнишь?

Ник, конечно, помнил эту историю, из-за которой ментари неделю трясли их квартал. Город в ту пору был уже относительно тихий. Разборок с применением недешевого закордонного оружия, стрелявшего парными очередями, случалось немного. Тем более, что его жертвой стал не бизнесмен или чиновник, сидевший на земельных участках или госсобственности, а запойный пьянчужка, ничего не имевший за душой.

– Что за знамение?

– А ты прочитай!

– Dominus fortitudo, – по буквам стал разбирать Ник, – Turris fortissima nomen Domini.

– И что это значит?

– «Господь – твердыня» и «Имя Господа – крепкая башня». Это отсылка к Книгам Царств и Притчам.

«Господь – твердыня моя и крепость моя, и избавитель мой».

«Имя Господа – крепкая башня: убегает в нее праведник – и в безопасности»

– Кроме того, вот!

Михалыч щелкнул пружинкой, и из полости на стол выпали две старые-престарые игральные кости из оленьего рога.

Глава 47

С этого момента события стали развиваться стремительно.

Вроде никто из мужиков нигде и ничего не болтал, разве что Николай, да и то, в Москве, Алке на ушко. Однако уже через неделю, когда Михалыч возвращался с работы, его машину подрезали. Двое поджарых, прилично одетых субъектов, больше похожих на феэсбешников, чем на бандитов, без суеты выбили боковое стекло, обездвижили Клима паралитическим аэрозолем из баллончика и вытащили из машины.

Когда Климентий очнулся, он ощутил себя привязанным к стулу в довольно большой комнате без окон, в подвале какого-то особняка.

– Звони боссу! – услышал он, – Начинаем!

Патрон не снизошел до того, чтобы спуститься в катакомбы. По узкой технической лестнице узника подняли на второй этаж, провели через несколько комнат и бросили в кресло. Пара охранников осталась у него за спиной. Напротив, за ажурным журнальным столиком, стояло еще одно кресло.

Кабинет, куда его привели, оказался необычным – небольшое круглое окно, нарочито-старые карты на стенах из реечного бруса, чучело обезьянки с оскаленным в яростном крике ртом. Под потолком, висел череп лося с лопатами рогов, раскинутыми метра на два. На спиленных кончиках передних отростков подвешены белые и красные ленты.

Ампирный письменный стол, с причудливо изогнутыми ножками, занимавший половину комнаты, завален книгами, бумагами и экзотическими безделушками. На нем стояло бронзовое распятие, так странно много лет назад приобретенное Михалычем. Клим успел еще раз пожалеть, что не исполнил зарок, не устоял, оставив себе эту железяку.

Вяло блуждая, еще не окрепшим взглядом по комнате Климентий уперся в предмет, привлекший его внимание. В углу, недалеко от окна, прикрытая ажурной пелеринкой казалось, дремала древняя каменная баба, во времена его детства стоявшая на небольшом холме возле деревни, где жила его бабушка. Изваяние было приметой селения и почиталось с незапамятных времен. Хотя народ ходил в церковь, соблюдал посты и праздники, но каждый год приносил подношение и этому истукану, согласно легенде покровительствовавшему всему местному люду. О нем ходило множество слухов, легенд и баек, которые Климентий слышал с детства.

Когда ему было годика три, дед и бабка, разодетые праздничные рубахи водили его на холм, чтобы «познакомить» Мокушку (как звали в селе идолище), с очередным отпрыском своего рода. Это было одно из первых воспоминаний его детства.

Омыв камень водой, из неблизкого, лесного родника, куда дед ходил еще до рассвета, он разложил перед истуканом нехитрые деревенские подношения – магазинные конфеты, печенье, деревенские яички и огурчики. В те времена такие конфеты были редким угощением. Их нужно было доставать через знакомых в райцентре. Удавалось это нечасто. Климке давали их по одной, по воскресениям, не каждую неделю. До сих пор он помнил, с какой жадностью смотрел на разложенное богатство, которое, однако, ему не предназначалось.

Одно из яиц торжественно разбили, обмазав им лицо кумира. Аккуратно собрав слизь, заранее освященной в церкви тряпочкой, помазали его голову. В таком виде он ходил до вечера.

Это было посвящение. Особого смысла оно, конечно, не имело, но старожилы крепко блюли обычай. Даже в те времена, когда каменная баба была схоронена, обряд проводили на валунах, в былые годы лежавших в основании, не давая статуе кренится. Если же молодежь смеялась над старческими причудами, они только кряхтели, прикрывая лицо рукой.

Эта баба вечно служила источником раздора и треволнений. Когда-то давно, ее невзлюбили попы из храма стоящего на пригорке в большом селе напротив. Они уговаривали прихожан разбить идолище. Однако, местные стояли на страже и не давали его в обиду. Во времена совдепии, другие богоборцы, пригнав на холм первый трактор – Фодзон, появившийся в округе, свалили истукана, сбросив его в овраг. Они долбили его ломами, били кувалдами, стреляли из наганов и ружей, пытаясь разбить на куски. Развернув знамена и самодельные лозунги, горластые безбожники отправились домой, грозя вернуться с динамитом и довершить начатое. Деревенские дожидаться не стали, спрятав идола в известном только им месте.