Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана

Красные и желтые подушки лежали на коврах. Сулейман-бек указал на одну из них Бирсу, сел сам и затем предложил сесть Рустему. Слуга внес угощение. Бирс заметил на подносе тонкий узор из серебра. Этот поднос украсил бы любой музей. Вошли женщины: толстая старуха, очень смуглая, почти черная, и девушка лет шестнадцати. Она была бы хороша собой, если бы не багровое пятно на подбородке. «Волчанка», — подумал Бирс. На лбу — цепочка из монет. Они и на лбу, и на груди, и на запястьях, звякают при каждом движении.

Алый янтарь блеснул в руке Сулейман-бека. «Четки пророка Магомета», — вспомнил Бирс. Его мысли ушли в прошлое. Но ненадолго. В приемнике, настроенном на Тегеран, забарабанил джаз.

Когда полог шатра откинулся и на подушку против Бирса опустился Рифат, майор узнал его сразу, хотя никогда не видел. Чалма, шаровары, как у всех, но лицо… Гладко выбритое, с тщательно подстриженными усами, лицо Рифата смотрело сюда, в сумрак шатра, как бы из другого мира. «Красивый, — отметил про себя Бирс. — Мог бы стать звездой экрана, играть любовников в фильмах из восточной жизни, напыщенных и слащавых».

Очень красивых мужчин Бирс не любил. Он не мог относиться к ним серьезно.

Говорили о традициях курдов, всегда непокорных. Начал Бирс, а Сулейман-бек с удовольствием подхватил.

— Нас не могли поработить ни ассирийцы, ни персы, — сказал он гордо. — Что осталось от ассирийского царства? Прах! А курды живут, живут уже четвертое тысячелетие…

Старик погрузил пальцы в плов, взял горсть, ловко скатал жирную еду в плотный шарик и протянул Бирсу. Майор открыл рот, Сулейман-бек запихнул туда шарик и подтолкнул большим пальцем. Сдобренный гранатовым соком, перцем, плов обжигал, как раскаленный уголь. Слуга непрерывно подливал чай. Бирс устало открывал рот, жевал, глотал душистый чай и все время чувствовал на себе взгляд Рифата, то настороженный, то иронический.

— Виски у нас не держат, — сказал он, и Бирсу послышался вызов в этих словах.

— Тем лучше, — ответил майор. — Меня лично устраивает мусульманский сухой закон. Жаль, что далеко не все магометане соблюдают запрет.

— Нравы портятся, — пропел своим фальцетом Сулейман-бек. — От западного ветра не укрыться и здесь.

— Однако вам удалось укрыться, — произнес Бирс и прямо поглядел на Рифата.

Бирс ждал, с нетерпением ждал повода, чтобы зацепить Рифата за живое, вызвать на откровенность. Что скажет Рифат? Он молчит, но не отводит глаза. На губах Рифата снисходительная усмешка. «Увильнет красавчик», — решил Бирс.

Понятно, Рифат не обязан давать отчет. Он теперь свободен. И тем не менее в душе Бирса поднималась неприязнь к красавчику.

Усмешка Рифата погасла.

— Вы от какой газеты? — спросил он, подавшись к Бирсу.

— Я буду писать для…

— Неважно, — перебил Рифат. — Совсем неважно. — Под опаленной кожей медленно, с силой заходили скулы. — Мне все равно, кто вы такой: корреспондент или сослуживец покойного майора Дарси… Например, Бирс.

Майор весь напрягся. От кого Рифат мог узнать? От Азиз-бея? Да, скорее всего. Легенда Бирса внезапно рухнула, его душили досада, стыд. Как же быть? Притвориться непонимающим или…

Рядом с Рифатом возвышался огромный курд — усатый, с недобрыми глазами. Ручища его лежала на эфесе кривой сабли.

Сулейман-бек бесстрастно перебирал четки, а за спиной его стояли еще два курда с саблями наголо. Бирс не заметил, как удалились за занавеску женщины, как вошли воины.

«Рифат прав, ему все равно, — подумал Бирс. — Он не боится. Так с какой же стати он, Бирс, должен изворачиваться, лгать? Надо только подавить в себе стыд, упрямый стыд разведчика, лишившегося маски, и…»

— Допустим, вы майор Бирс, — продолжал Рифат. — Это ничего не меняет сейчас. Я был с вами, и я ушел от вас, — прибавил он, прикрыв веки, словно вызывая в памяти читанное. — Я не мог поступить иначе.

Он произнес это искренне, просто и помог Бирсу решиться.

— Да, я майор Бирс, — сказал он. — Я приехал для того, чтобы выяснить, отчего погиб Дарси. И еще…

— Для чего же еще, майор?

— Звание тут ни при чем. К черту звания! — воскликнул Бирс.

Он поднес к губам чашку, отпил глоток чая. Зубы его стучали о фарфоровый край. Странная лихорадка трясла Бирса. Не от страха. Он перешагнул рубеж, за которым уже нет ни страха, ни стыда.

— Здесь я тоже свободен, — вымолвил Бирс.

Он поставил чашку, расплескивая чай. Он не хотел говорить так, он лишь подумал. Вырвалось как-то само. Он поглядел на Рифата. Лицо курда светлело.

— Мы с вами, Рифат, просто-напросто два человека… Два человека, затянутых в петлю политики… В опасную, кровавую петлю…

Здесь можно сказать все. Мерриуотер, Ван Дорн далеко отсюда, их власть кончилась, как только он, Бирс, вступил в этот шатер.

— Нет, — Рифат покачал головой. — Нет, я не согласен с вами. Нас не только двое. Очень много людей…

Он обвел взглядом шатер. Сулейман-бек по-прежнему перебирал четки, телохранители стояли неподвижно, как истуканы.

— Из того, что я скажу, — проговорил Рифат, — вы можете сделать любое употребление. Молчать я не хочу. Это касается всех.

Он говорил по-английски почти без акцента, глуховатым грудным голосом. В приемнике, настроенном на Тегеран, пиликал аккордеон. Рифат выключил.

— Опасность угрожает, — сказал он, — прежде всего вашему соотечественнику. Вас это, вероятно, удивит, так же как меня недавно…

Кого он имеет в виду? Бирсу представился опустевший номер Дарси в гостинице, скорпионы в банке, застывшие в зловещем танце… Или самый воздух Карашехира смертелен? Кто же следующий?

— Вас это удивит, — повторил Рифат. — Вы не захотите верить, — он грустно усмехнулся. — Чтобы вы поверили, я расскажу вам сперва немного о себе. Я получил воспитание…

— В Альберт-колледже, — вставил Бирс. — Мне это известно.

— Подождите, — отрезал Рифат почти повелительно. — Я хочу, чтобы вы поняли. Слова ваших великих — Вашингтона, Линкольна — я заучивал наизусть, как молитвы. Все, исходящее от вашей страны, мне казалось святым.

Рифат положил свою левую руку — тонкую, белую — на могучую, выдубленную солнцем ручищу телохранителя. Серебряная насечка на шпаге заискрилась.

— Теперь я жалею, — голос Рифата дрогнул. — Я жалею, что меня взяли из моего мира, из моего племени и отдали в ваш мир. Я горько сожалею. Не было бы разочарования. У вас я оказался в силках. Да, в силках, сплетенных из лжи.

Бирс ловил себя на том, что он охотно ушел бы от правды, от жестокой правды, которая раскрывалась в словах Рифата. Но нет, она настигает его…

— Вам ничего не стоит объявить меня агентом русских. Меня уже так называют у вас, я уверен… Но я был предан вам душой и телом. О России я знал только то, что слышал от вас. Я верил всему. Тем страшнее было для меня… Когда меня посвятили в задачи последней операции, я потерял разум, я не знал, что делать. Меня спасли турки, два турка, с которыми я должен был идти.