Влад Бобровский - Отличники от других… Вторая четверть

– Вот чем я люблю заниматься, – приговаривал он, ни к кому не обращаясь. – А на улице вынуждено сижу. Деньги нужны. Пенсию военкомат платит, но на лекарства матери нужно больше.

– Но, ты же про завод говорил, Толик, – спросила Оксана.

Десантник улыбнулся, потом хитро посмотрел на девушку.

– Про завод тоже,… правда. Только меня не приняли даже в специальный цех для инвалидов. Сказали: «…будет протез руки, тогда и приходи. А без него, по технике безопасности работать не положено». Конструкция станка, видите ли, не предусматривает… А я и не представляю, как смогу что-то делать, если надену протез. Это же, как в боксёрских перчатках пришивать пуговицы.

– Но в нём же предусмотрены захваты? – вспомнил я.

– Да, конечно, парень. Знаю, что придётся научиться, чтобы на работу взяли. Если появится работа, я буду спокоен. Тогда смогу и маму вылечить и себе на жизнь деньги будут. Глядишь, на свадьбу скоплю. Да, Оксанка? – хитро подмигнул он.

Я снова удержался, чтобы не среагировать на фамильярность Толика, заметив, что одноклассница смущённо улыбнулась. Встал, осторожно потрогал гладкую поверхность только что изготовленной ножки.

– Хорошая работа! – похвалил я десантника. – Но, пора мне. Дела есть ещё. Оксан, ты идёшь?

– Да, Толик, пойдём мы, – промолвила она.

– Оксан, послушай, не теряйся, пожалуйста. Ну, хоть телефонами давай обменяемся. А то, не по-людски так прощаться.

Что-то подсказывало мне, что я здесь лишний. Чтобы не мешать, я тихо вышел из комнаты во двор, подошёл к «Опелю» и рассеянно погладил ближайшую кошку. В голове крутились разные мысли, и всё больше вопросов не имело ответов. Большинство из них касались Оксаны. Она становилась для меня всё непонятнее. С этим нужно было что-то делать, выяснить, найти ответы как можно быстрее. Почувствовав, что я нервничаю, кошка недовольно мяукнула, спрыгнула с насиженной крыши и быстро скрылась в слуховом окне чьего-то подвала. Наконец, Оксана вышла из двери, румяная, с трудом скрывая улыбку.

– Пошли, что ли? – спросила она, застёгивая молнию куртки под горло и заматывая шарф поверх воротника.

– Пошли, – согласился я, направившись быстрым шагом к калитке.

Она нагнала меня только на улице.

– Влад, ты чего? – с тревогой в голосе поинтересовалась она, внезапно остановившись прямо перед моим носом. – Обиделся?

– Нет, – безразлично отозвался я, поискав подходящую траекторию, чтобы обойти одноклассницу.

– Ну, подожди! Что случилось? – не унималась она, снова заслоняя своей спортивной фигурой тротуар передо мной.

– Просто много чего произошло за эти несколько часов, мне непонятного. А я не люблю не понимать. Вот ты бы на моём месте не нервничала? – пробурчал я.

Сказал, а потом подумал, что последний вопрос напрочь сокращает ту дистанцию, которая снова, как мне показалось после вчерашнего разговора с Машей, удачно, начала расти между нами. Казалось, девушка не услышала, и мы некоторое время шли молча. Свернули в переулок имени писателя Островского. Одноклассница в своих ярких «дутых» сапожках шла тише, чем, если бы была в носках. Тишина становилась гнетущей, и я уже думал, что бы сказать, чтобы разрядить её. Но, Оксана первая заговорила, настолько тихо, что я сначала подумал, что она разговаривает сама с собой.

– Когда мне было лет шесть, мы жили в небольшой трёхкомнатной квартире. Мама тогда встречалась с моряком, и когда тот приходил к нам, с ним часто был его сын,… Толик. Он ходил в третий класс, знал много интересных вещей и умел увлекательно и занятно рассказывать. Мы с ним играли во дворе до самого вечера, пока отец его не звал идти домой. Это было лучшее время моего детства. Потом мы с мамой переехали в новый дом, а моряк с Толиком иногда приходили меня проведать и приносили подарки: игрушки, книжки. Я очень любила моменты, когда мне дозволялось поиграть с мальчиком. Даже мечтала, когда вырасту, выйти за него замуж. Мы взрослели, стали видеться всё реже, а однажды Анатолий встретил меня у школы и сказал, что его папа погиб. Я утешала его, гладила по голове, а он молчал, ни слезинки не проронил. Тогда он показался мне настоящим мужчиной. Очень гордилась, когда узнала, что он поступил в Рязанское военное училище, и станет офицером ВДВ. Толя иногда писал мне интересные письма. Я зачитывалась ими ночью, под одеялом с фонариком, представляла его героем. А год назад его направили в спецподразделение. Я знала, что там опасно, хоть в адресе значился лишь очередной номер воинской части. Поклялась себе, что дождусь его с войны. Однажды он действительно стал героем, уведя горящий бензовоз подальше от самолёта, на котором его товарищи, живые и мёртвые, должны были возвращаться в Союз. Цистерна взорвалась далеко от взлётной полосы. Его выбросило взрывной волной прямо в ад из горящего керосина. Спас тяжелый бронежилет и шлем. Толя полз от горящей машины, а руки и ноги его горели, представляешь?! Когда его потушили, от них остались лишь обугленные головешки. На том же самолёте его отправили в Москву в ожоговый центр. Сделали серию операций. Ноги не спасли. И руку… – ну ты видел сам. Лицо, голос – всё другое. Сама не узнала парня, пока не увидела его паспорт.

– Оксанка! – прошептал я, поражённый рассказом, – и Толик, тот самый? Твой друг детства?

– Да.

Рассказ Оксаны оборвался также внезапно, как и начался. Я заметил, что мы остановились у скамейки под большой липой, как раз напротив моей любимой прежде детской библиотеки. Девушка стояла передо мной, а в глазах её были слёзы. Мне стало не по себе от страшного рассказа не меньше, чем от вида плачущей одноклассницы.

– Но, ведь он остался жив, твой друг, – только и нашёлся сказать я девушке в утешение. – Знаешь, мне как-то говорили, что Бог иногда посылает в жизни испытание, но лишь такое, которое человек может выдержать. В этом есть смысл высшей справедливости.

Она перестала плакать и теперь смотрела на меня большими влажными от слёз глазами.

– Ты хороший, Владик! – тихо сказала она. – Спасибо тебе… за поддержку!

Тёплыми ладошками, прикоснувшись к щекам, неуловимым движением сняла с меня очки и, притянув к себе, поцеловала в губы так быстро, что я не успел осознать происходящее. А когда осознал, увидел её глаза и робкую обезоруживающую улыбку, на которую невозможно было обижаться. Вместо этого, (я до сих пор не понимаю, почему) погладил её по мягким золотистым волосам. При этом чувствовал себя как в вате. Ни дуновения ветра, ни звука не доносилось в этот момент. Лишь закатное солнце выглянуло из-за туч, добавив яркости в её образ, и так показавшийся мне таким выразительным и чётким даже без очков. Клубок мыслей и сомнений, вертевшихся в голове, куда-то исчез, уступив место какому-то мóроку. Повинуясь инстинкту, я наклонился, неожиданно быстро встретив её мягкие губы со вкусом клубники, почувствовал, как она обвила мою шею сильными руками, предоставив мне возможность ощутить вес её тела, упругую грудь, еле уловимый аромат экзотического парфюма, и мы снова поцеловались. Языком почувствовав острые грани (не замечал, что Оксанка носит брекеты), я не смог удержаться (Прости, Машенька, моё неуёмное любопытство!), и углубился в исследование незнакомой конструкции из тонких проволочек и болтиков там, за ровным рядом жемчужных зубов девушки. Смутившись, она на мгновение сжала зубы, словно пытаясь меня остановить, но потом приоткрыла рот, крепче обнимая руками, чтобы не выпускать как можно дольше. Это было так увлекательно! Все страхи и переживания отошли на задний план, так естественно уступив место нарастающему физическому напряжению не только в мышцах. Мне захотелось ощущать её в своих объятиях… и не шевелиться, чтобы не переступить тот низенький порожек благоразумия, на который я так надеялся, мысленно давая обещания верности Маше.