Диана Крымская - Герцог Чёрная Роза (I)

– Вы, кажется, почти влюблены, – осторожно заметил де Парди.

– Влюблен? Да, ты прав, я был на пути к этому. Я редко, увы, вспоминал о ней… Но, когда это случалось, в затишье перед битвой, или на привале, – я сразу видел перед собою ее стройную фигурку, гордую осанку, темно-рыжие волосы, ее васильковые глаза. Таких синих глаз я никогда не встречал! – Он тяжело вздохнул и продолжал: – А потом пришло сообщение о болезни короля Людовика в Оверни, и я помчался туда, и застал его уже при смерти. Пока мы перевезли тело усопшего в Париж, потом – похороны в аббатстве Сен-Дени… Второе письмо в Руссильон я послал как раз во время подготовки к похоронам короля. Я был уверен – и граф, и Мари-Флоранс знают, что я жив, и она ждет меня; ведь я обещал ей вернуться! И вот, наконец, – мы едем с тобой в Руссильон, к моей жене; и встречаем в пути на парижской дороге барона де Моленкура. И он сообщает, что виделся с графом де Руссильон; и что его старшая дочь Мари-Флоранс ушла в картезианский монастырь… Правый Боже! Как это могло случиться?

– Монсеньор! Не терзайтесь так! Быть может, это неправда, или барон что-то перепутал. Ведь ему уже хорошо за шестьдесят, и память у него уже не та. Сейчас мы все узнаем… Ведь это дорога к монастырю, не так ли?

Навстречу рыцарям двигалась двухколесная повозка, запряженная осликом; крестьянин, идущий рядом, увидев господ, издалека скинул берет и низко поклонился.

– Эй, ты, – крикнул ему нормандец, – эта ли дорога ведет в монастырь?

Крестьянин покачал головой.

– Он тебя не понимает, – сказал рыцарь в синем плаще, и спросил о том же, но по-окситански. Виллан кивнул головой и что-то ответил.

– Что он говорит? – спросил де Парди.

– Что это та дорога; но что нам, наверное, нужен мужской монастырь, а здесь находится женский, – недобро усмехнулся его спутник. Они пришпорили коней, и вскоре на вершине холма увидели высокие стены обители.

Всадники подъехали к низкой окованной железом дверце в толстой стене. На уровне груди в дверце было зарешеченное окошечко, прикрытое изнутри ставнем. Слева от дверцы был приколочен ящик для подаяний; справа на медной цепочке висел медный же молоточек. Рыцари спешились, и тот, кого барон называл монсеньором, постучал в дверцу молоточком.

Прошло несколько минут; и рыцарь уже хотел постучать снова, но тут ставень открылся, и в зарешеченном окошечке появилось маленькое сморщенное личико в белом капюшоне. Выцветшие старческие глаза матери-привратницы равнодушно смотрели на двоих мужчин.

– Что вам угодно, дети мои? – прошелестела старуха.

– Матушка, мы бы хотели видеть Мари-Флоранс де Руссильон, – произнес дворянин в синем плаще.

– В нашей святой обители нет сестер с таким именем, – все тем же шепотом отвечала привратница.

– Мари-Флоранс, вероятно, приняла другое имя, когда постриглась в ваш монастырь.

– Мне об этом ничего не известно; только наша мать-аббатиса знает мирские имена послушниц и монахинь.

– В таком случае, матушка, попросите вашу настоятельницу прийти сюда, или пропустите нас к ней. Нам необходимо поговорить с нею!

– Поговорить? – старуха едва заметно усмехнулась, словно рыцарь сказал нечто необычайно смешное. – Мать-аббатиса не может с вами поговорить, дети мои. У неё сейчас «tempo silencio», время молчания.

– И сколько же оно продлится? – спросил рыцарь, и в его голосе послышалось еле сдерживаемое нетерпение.

– Кажется, месяц, дети мои. Приезжайте через тридцать дней и, возможно, мать-аббатиса и выйдет к вам сюда. Но вы к ней войти не сможете-наш строжайший устав запрещает мужчинам вход в обитель.

– Черт… извините, матушка… Но, даже если настоятельница не может говорить – слушать же она может? Сходите к ней, прошу вас, и передайте, что здесь находится муж Мари-Флоранс, и что он хочет видеть свою жену.

Лицо старухи исчезло из вида. Прошло не менее часа, и рыцарь уже изгрыз ручку своего хлыста, прежде чем в окошке опять появился тот же белый капюшон.

– Мать-аббатиса выслушала меня, дети мои. Она написала записку, хоть это и противоречит уставу, и показала мне жестом, что я должна прочитать её вам.

– Читайте же, Бога ради! – вскричал дворянин в синем плаще.

Старуха не спеша развернула листок и прочитала:

«Мари-Флоранс де Руссильон отныне – сестра божья Транкиллия. Она приняла обет вечного молчания и попросила замуровать себя, босую и в одной власянице, в келье, дабы наедине с собой, в тиши и темноте, найти вечное успокоение. Её столь строгое затворничество объясняется гибелью горячо любимого супруга, почившего шесть месяцев назад. Кто бы вы ни были, и с какими бы целями не явились в эту тишайшую из всех божьих обителей, – покиньте это место и не смейте насмехаться над горем злосчастной сестры Транкиллии».

– Насмехаться? – воскликнул рыцарь. – Матушка, это не насмешка! Я – супруг Мари-Флоранс, и я жив! Я могу это доказать! Разрешите мне только войти и поговорить с нею!

Привратница отрицательно покачала головой в белом капюшоне.

– Вы не смеете разлучать меня с моей женой! Это противоречит всем законам – и божеским, и человеческим! Она думала, что я умер… Но я жив! Умоляю, матушка, сжальтесь надо мной! Сходите к… сестре Транкиллии и передайте ей, что я, её муж, герцог Черная Роза, приехал за ней! Что я сдержал свое слово – и вернулся!

Когда привратница услышала имя говорившего с ней рыцаря, выцветшие глазки её вдруг сверкнули, и она пристально посмотрела на него.

– Герцог Черная Роза? – спросила она. – Что ж, если вы не лжете, – а я так не думаю, – то я помогу вам и поговорю с сестрой Транкиллией. Вы спасли много невинных душ, и это зачтется вам на небесах!

И она вновь исчезла из-за решетки. На этот раз рыцарям пришлось ждать гораздо меньше. Старуха вернулась и сказала:

– Я передала сестре ваши слова. Сначала я не услышала в ответ ничего. Но затем, мне показалось, что я слышу глухие рыдания… и…

Тот, кто назвал себя Черной Розой, приник к решетке:

– И… что?

– Она три раза стукнула мне в стену. Это один из принятых здесь условных знаков. Это значит, что сестра Транкиллия просит меня удалиться и не беспокоить её. Так что, дети мои, вам здесь делать больше нечего. Прощайте; и да хранит вас Господь.– Привратница уже протянула иссохшую руку к ставню, но рыцарь достал из-за пояса расшитый золотом кошель и протянул ей.

– Умоляю вас! – воскликнул он. – Здесь две тысячи золотых ливров! На эти деньги можно построить еще один монастырь! Дайте мне увидеться с моей женой!

– Опустите свой кошелек в ящик для подаяний, – прошелестела старуха, – мне от вас ничего не нужно; Бог видит, у меня есть все. – И белый капюшон исчез; ставень закрыл решетчатое окошко.

– Черт побери! – зарычал Черная Роза и изо всех сил начал колотить в дверцу руками и ногами. Но окованная железом дубовая дверь даже не шелохнулась. Тогда он выхватил свой меч и стал вонзать его в дерево; однако, дверь была очень толста, а дуб крепок, и клинок входил в него не более чем на два дюйма.