Диана Крымская - Герцог Чёрная Роза (I)

– Аминь! – с надеждой ответили его приятели.

И тут мальчик в шапочке оглянулся – и увидел оруженосцев герцога – спящего Жерара и Жан-Жака, который все ещё сидел верхом и, поняв, что его заметили, опять принялся играть со своим кинжалом.

– Откуда, черт возьми, взялись эти двое? Ведь замок осажден, – сказал Дом, – и что это ещё за разряженный попугай?

И вся троица с удивлением уставилась на Жан-Жака, делавшего вид, что не обращает на них никакого внимания. Если бы он понял, что сказал про него и про его господина мальчик в шапочке, то вряд ли стерпел бы такое оскорбление, – но подростки говорили на окситанском языке, неизвестном ему – жителю центральной Франции.

– Когда мы ловили голубей, – сказал смуглый Филипп, – я слышал звуки трубы. Наверное, в замок явилось посольство…

А Дом, между тем, увидел коня Черной Розы.

– Кровь Господня! – воскликнул он в восхищении. – Что за красавец!

– Да, таких коней и на графской конюшне не сыщешь, – согласился Пьер.

– Такой жеребец самому королю впору! – выразил свои чувства и Филипп, которому само его имя должно уже было внушать любовь к лошадям.

Дом между тем продолжал с видом знатока рассматривать коня.

– Надо выяснить, кто же на нем приехал, – наконец, решил он, – спрошу у этого разряженного пугала.

И, подмигнув приятелям, он подошел к лошади, на которой сидел Жан-Жак, и обратился к пажу с весьма вежливой речью, перейдя на прекрасный французский язык:

– Приветствую вас в Руссильонском замке, добрый господин! Не будете ли вы так любезны сказать, кому принадлежит этот великолепный жеребец?

Жан-Жак с презрительным удивлением воззрился на дерзкого мальчишку-деревенщину, который умел, однако, так изысканно выражаться. У юнца было загорелое веснушчатое лицо, на котором ярко сияли большие синие глаза в обрамлении длиннющих ресниц; из-под его шапки выбивались спутанные рыжие кудри.

Нос и подбородок Дома были испачканы засохшей грязью; рукава рубашки закатаны, и на правой руке от запястья до локтя тянулся свежий, только начавший заживать порез.

Держался этот мальчишка непринужденно, а за его видимой почтительностью оруженосцу герцога почудилась скрытая насмешка.

Но восхищение жеребцом Черной Розы было, несомненно, искренним; и Жан-Жак сказал, не отвечая, впрочем, на приветствие:

– Это конь моего господина, монсеньора герцога Черная Роза. Его зовут Сарацин.

Паж никак не ожидал, что слова его вызовут такой эффект: рот юнца вдруг исказился, лицо побледнело так, что даже веснушки на нем стали серыми; он судорожно схватился рукой за длинную палку на поясе и, задыхаясь от злобы, воскликнул:

– Что?!! Смерть Христова! Не может быть! Это ложь!

Неожиданная ярость этого деревенского простофили, видимо, насмешила Жан-Жака. Но он не привык, чтобы его слова ставили под сомнение.

– Кто посмел сказать, что я лгу? – надменно произнес он и, соскочив с коня, подошел к своем спящему в обнимку с о знаменем товарищу, выхватил последнее из его рук и, развернув, продемонстрировал Дому герб и девиз Черной Розы.

– Et post Mortem Constantia est… – прочитал мальчишка, к изумлению Жан-Жака, по-латыни и тут же перевел на французский: – И после смерти – постоянство…

Он недоверчиво поднял свои потемневшие синие глаза на все еще спокойного пажа, как бы не в силах осознать происшедшее. Но вдруг ярость Дома прорвалась с новой силой; не в силах справиться с собой, он с невнятным криком выхватил из веревочной петли на боку свою заостренную палку – и рубанул наотмашь по герцогскому знамени.

Бархатная ткань с треском порвалась, – так силен был удар, – и стяг расстелился на камнях двора; черная роза и девиз герцога оказались под ногами Дома, и он стал с ненавистью топтать эти загадочные символы своими белыми сапожками.

– Ты… что ты делаешь, гнусный мерзавец?!! – закричал ошарашенный Жан-Жак, оцепеневший в первую секунду от неожиданности и растерянности. Его товарищ Жерар, проснувшийся, но еще не совсем пришедший в себя, с выпученными глазами и открытым ртом смотрел на поругание гордого стяга Черной Розы. Пьер и Филипп тоже стояли не двигаясь, видимо, изумленные этой дикой выходкой своего друга.

– Вот, вот и вот! – крикнул Дом, топча бархат своими сапожками. – Вот так надо поступать с теми, кто грабит, насилует и убивает невинных! – он был в полном исступлении. – И ваш подлый герцог, и вы – все вы грязные собаки, и вас надо повесить на первом же столбе!

– Ах… ах ты, скотина! – Побагровел от бешенства Жан-Жак. – Ты слышишь, Жерар?.. Ты слышишь, что эта свинья сказала о монсеньоре?

Но взгляд тугодума Жерара был прикован к несчастному куску бархата, превратившемуся, благодаря стараниям Дома, в грязную тряпку. Ещё никогда герб Черной Розы не подвергался такому беспримерному унижению!

– О всемогущий Боже! – в ужасе пробормотал нормандец, – монсеньор убьет меня за знамя…

…Наконец, Жан-Жак вышел из ступора. Судорожно схватившись за рукоять меча и наполовину вытащив его из ножен, он бросился на Дома с криком:

– Сейчас я вгоню эти слова прямо в твою гнусную пасть!

А тот и не собирался отступать. Размахивая своей деревянной палкой, он, по-видимому, пребывал все еще в состоянии слепого бешенства и не осознавал, что в руках у него не настоящее оружие, и что одного удара стальным клинком будет достаточно, чтобы разрубить напополам и палку, и его самого. Друзья Дома бросились ему на помощь, также достав свои почти игрушечные"мечи».

Но тут и Жерар все-таки опомнился. Зная ловкость и силу юного парижанина, он не сомневался, что тот легко одолеет всех троих. Он схватил друга за рукав и крикнул:

– Жан-Жак!.. Что ты делаешь?!! Ты же убьешь их!

Возможно, это не остановило бы оруженосца герцога; но новое соображение пришло ему в голову. Он вдруг вложил свой меч обратно в ножны и с невыразимым презрением посмотрел на довольно жалкую троицу с деревянными палками в руках.

– Ты прав, Жерар, – сказал он, – негоже благородному дворянину пачкать свой меч этой грязной кровью… Но граф де Руссильон узнает о том, что сделали его сервы*, и их засекут до смерти!

– Это кого ты называешь сервом? – вдруг взвился Дом. – Я – Доминик де Руссильон! Мой отец – граф Шарль де Руссильон!

– Сын графа?.. Скорее, графский ублюдок, – ухмыльнулся Жан-Жак.

– Ах ты подлец! – закричал Дом и, вырвавшись из рук друзей, которые пытались остановить его, подбежал к пажу герцога и наотмашь ударил его по лицу – да так, что кровь хлынула из носа Жан-Жака на его бирюзовое сюрко.

– Ну, мерзавец… Ты мне за все это дорого заплатишь! – зарычал разъяренный оруженосец.

Казалось, вид крови привел Дома в чувство; он неожиданно успокоился и уже довольно спокойно повторил, прибавив формулу, обязательную для рыцарского поединка: