Владимир Кремин - Расщелина

– Давайте выпьем, а там каждый свое скажет, – смягчая ситуацию накала, обратился Сидор.

– А хоть бы и так, ты что мне дорогу решил перейти, или сдать с потрохами? Так вот знай; я здесь хоть и новичок, но перед властью чист и взять меня не за что… И ты знаешь наш вчерашний уговор; сидеть тихо, пока я дело улажу. Не сидится тебе… Давай, валяй, чего ты там натворил, а зубы скалить будешь; выкину как щенка и даже Сидора слушать не стану. – Шершень, не чокаясь, махнул пол стакана и отвалился, съедая взглядом неуживчивого соседа.

– Да ты грозишься, никак? – отбивался Василий, – А я то знаю, чем тебя Крутояров обоз так привлек, для чего к себе его расположения и доверия ищешь. Золотишко с очередного обоза тебя манит, за которым купец в тайгу лезет. Нет у меня фактов, не копал особо под тебя, но зря мужики эту тему тереть не станут. Пробивает слушок сквозь щели-то.

– Подрываешь ты, Василий, мое доверие к тебе, а чтобы его вновь вернуть, ты мне сейчас ответишь; кто тебя надоумил со мною за «рыжуху» треп вести, или ты попутал чего? Если нет, то и говорить нам не о чем; выпили, разошлись. – Решительно оборвал беседу Шершень.

Василий, хоть и пожалел, что сгоряча на золото соскочил, но все же понял, что задел Шершня за живое. Теперь он поведется и, спекулируя на «рыжье», ему станет удобнее заинтересовать и увлечь за собой этого делового соперника. Но пока, пусть он будет ему лучше приятелем, чем врагом, от которого после и спину прикрывать понадобится, а доводить до этого Василию вовсе не хотелось. Он конечно же понимал, что попал с этим злосчастным пожаром под подозрение жандармов и теперь его, по известным причинам, станут разыскивать: «Что он может? – полагал Василий. – Сдаться властям и рассказать правду о том, как он не поджигал собственный дом и никого не убивал. Надо быть идиотом, чтобы не поверить в преднамеренность поджога. Сын первый же сдаст его, рассказав о том, как он донимал мать. Павел знает и наверняка о многом догадывается, ведь не раз выслушивал его нападки, и вовсе не глуп. Нет, в этом случае его ждет каторга… Бежать и скрываться – значит самому сознаться в содеяном. А если пойдут по его незамысловатому следу, то итог один; та же тюрьма ждет его с распростертыми объятьями. Что лучше? И тот и другой выбор – дерьмо… Остается третий, наиболее соблазняющий, хоть со слабым и сомнительным смыслом, но завидной и богатой перспективой, план; разумеется, если карта ляжет, а вот тут многое будет зависеть от него».

Ночь дала возможность, как прозорливо счел Сидор, высказаться всем… Находясь под давлением собственного безвыходного положения, когда без поддержки и помощи друзей не обойтись, Василий все же решил раскрыть свои козыри первым:

– Я знаю, где есть золото и уверен, что если мы его возьмем, то следок и далее потянется. – Опустошил натруженный мозг Василий, наверняка полагаясь на то, что Шершень захватит наживку…

Так оно и вышло:

– О как! – встрепенулся Шершень, меняя кислую гримассу на интерес, от которого даже глаза иным огнем высветили. – Налей-ка, Сидор, Василий говорить хочет.

Хозяин, и без того, суетно бегавший у стола, словно трактирная услужливая душа, без проволоки принялся подливать, да подкладывать, наконец-то уверовав в то, что деловой разговор вот-вот завяжется. И Василий рассказал все, что знал о двух золотых самородках, про которые слышал от своей тещи, случайно подслушав разговор дочери с матерью, когда жили они всей семьей на старом, Погорелом хуторе, в тайге. Одна жена тогда только и знала; каким таким странным образом матушка ее, заплутавшая где-то в дикой тайге, тремя месяцами позже цела и невредима из лесу вышла. Затаились, да затворились они от него, после того случая; ничего не выведать, старайся, не старайся – пустое… А тут нужда; застал их за откровением, затаился и слушал. Узнал, что Мария с золотом из тайги воротилась, а тайну клада, что сама устроила, в себе хранила. Словно чувствовала тогда близость конца, вот и решала с дочерью поделиться. Мне известно где схрон, потому как и умерла теща в аккурат на том месте; странно умерла, а вот похоронить ее именно там просила, на холме – это я уж позже от Захария, узнал. Признался Василий, что по этой самой причине и терзал он Варвару; дознаться пытался, а та все в себе хранила, да только вот вчера, на пожаре, возьми да сгори, так и не сказав ему главного. Побожился, что греха на нем нет; жена за невысказанное, мол и поплатилась. А пожар; и сам в толк не возьмет, от чего занялся? Не поджигал он собственный дом, к чему? И в мыслях не держал подобного.

В продолжении всего повествования Шершень, затаив дыхание, слушал, не прерывая и не допытывая. Лишь когда Василий замолчал, спросил:

– Так ты, выходит, толком и не знаешь; где оно, золото твоей тещи, или все же?…

– В подробностях конечно не знаю, но где искать, соображение имею.

– И чего же раньше не искал, если соображение имеешь?

– Искал, да не вышло тогда, холм тот далеко, не находишься. А места гиблые, да зверья полно. Словом не одолел я тогда схрон, а позже и хутор погорел, в город выбираться пришлось. А от сель, за так, тех мест не достать. Вот и пытал Варьку, чтобы уж коли идти, то наверняка.

– И где же теперь нам этот твой схрон искать?

– Сын у меня есть, Павлом зовут. Он знает – это уж точно. Близки они были, во всем друг другу доверяли. Только вот разговор с ним, после случившегося, вряд ли получится. Упертый, весь в мать… Вот если по тихому проследить за ним, это в самый раз будет. Если застать с самородками, то и об остальном золоте он тоже все расскажет, где-то же в тайге Мария его нашла и жена моя тоже наверняка про-то знала. Позже из него все и вытряхнем, вместе дожмём мальца.

– И как же твой малец в тайгу сунется, без опыта, без навыков, или ты ему их привил?

Может за ухо потянем, так доведет?

– Он те места получше меня знает, не раз с матерью на хутор ходил. А сейчас, когда брюшину подведет, жизнь заставит, полезет и в тайгу, в этом я не сомневаюсь, кормить его более некому. Так что, думаю, нам есть чем заняться. И дело это, Шершень, будет посытнее твоего сомнительного обоза…

На похоронах матери Павел отца не видел и прощание с Варварой прошло без его участия. Этот факт лишний раз доказывал причастность отца к пожару. Даже городской следователь из Управы, вызывавший его для дачи показаний в связи со смертью его матери, интересовался странным, как он считал, отсутствием законного мужа на похоронах супруги. «Не в отъезде ли хозяин?» – так и спросил. На что Павел ответил, что знать не знает, куда подевался отец и, при случае, сам бы хотел задать ему некоторые вопросы. В последующие дни, в свободное от забот время, он находился у своего учителя, который из добрых чувств и понимания сложного положения юноши, выделил ему в своей квартире маленькую комнатку. Он жил один и от чистого сердца вызвался помочь парню. Павел был благодарен за понимание и человечность. Ему действительно не к кому было идти со своей бедой; родственников и особо сочувствующих попросту не было. Был Сергей Николаевич, добрый и понимающий человек.