Василий Щепетнев - Пятая сила

С чего это на мечи потянуло? Напротив, мир шаткий сменяется миром крепким.

Опять он ощутил чужой взгляд. Здесь-то отчего? От усталости, не иначе.

Фомин вернулся в комнату.

Рыцарь-послушник спал деликатно, без храпа. А вот чутко ли?

Фомин вынул кинжал из ножен. Спит. Ладно, ножны у кинжала ремейские, бесшумные. Почти. Он полуобнажил саблю и тихонько ударил по ней кинжалом.

– А? Что? – встрепенулся рыцарь-послушник.

Три с двумя минусами. Сон чуткий, но пробуждение бездарное.

– Вы, кажется, задремали…

– Простите… простите, доблестный рыцарь, не знаю, как это получилось…

– Ничего, где ж и передохнуть, как не среди друзей. Наверное, много хлопот?

– Нет, ничего особенного, – не стал искать оправдания рыцарь-послушник. – Обыкновенная служба. Просто я оказался слаб. Даю обет не пить вина в течение срока, который положите вы мне, доблестный рыцарь.

– Но завтра свадьба, а по этому случаю не пить – нанести оскорбление дому.

– Я попрошусь во внешнюю охрану.

Действительно, жертва великая.

– Об этом мы поговорим утром, а сейчас…

Рыцарь-послушник с подобающими церемониями покинул покой. Пошёл, наверное, писать отчёт о проведенных часах. Ничего особенного, это входит в обязанности послушника. В этом нет ни недоверия, ни, тем более, оскорбления, одна только служба. Предосторожность. Развитие навыков.

Фомин вернулся к столу. Обет, не обет, а пить всё-таки он не будет. Поесть – другое дело, стерлядь оказалась отменной, и он отдал должное и мастерству рыбака, и мастерству повара.

Затем улегся, но не в кровать, а на покрытое шкурой грубое ложе для оруженосца. Наказать себя за чревоугодие. Он отцепил сабли, кинжал положил рядом.

Чужой взгляд тревожил. Больно нехороший взгляд. Ничего плохого от баронессы он не ждал – и свадьба, и вообще, никто без крайней нужды не портит отношения с домом Кор. Но темна вода во облацех, а душа во человех…

Он прикрыл глаза, погружаясь в дрему. Плавал у поверхности, даже не сколько из опасения глубокого сна, он, глубокий-то – самый чуткий, просто в таком состоянии на ум порой приходили любопытные соображения. Потом девяносто девять из сотни в свете дня таяли. Но сотое порой дорогого стоило.

В который уже раз снилось ему возвращение. Коллективное сознательное – этот сон чаще всего снился экипажу. Но каждому виделось своё. Долгое время они записывали сны, пытаясь там, в подсознании отыскать хоть что-нибудь. Потом перестали.

Сегодня ему приснилось, что он стоит в Т-зале и объясняет товарищам случившееся. Он первый понял причину. Виной всему – петля! Четырёхмерная петля функции Шорина! Весь полёт и был построен на свойствах петли. Разогнать межзвёздник до субсветовой скорости – не самое трудное. Самое трудное – затормозить. А если от места назначения опять разгоняться, а у Земли опять тормозить, то ни о какой субсветовой скорости и речи быть не может. Массы не хватит. Функция Шорина позволяла совершить полёт по прямой, но с возвращением в исходную точку. Не спрашивайте как, он, Фомин, не физик. Бортинженер он по основной специальности. Но сегодня – понял. Четырёхмерная петля развернула их не только в пространстве, но и во времени. Оттого-то все и вышло!

Все закричали, обступили, стали хлопать по спине…

Проснулся, цепко держа сон в памяти. Пробежался по логической цепочке – и вздохнул.

До Менделеева ему далеко. Функция Шорина, которую когда-то предсказал писатель, никакого отношения к перемещению во времени не имела. Так, во всяком случае, утверждали физики. А они уж на эту тему спорили-спорили, спорили-спорили… И сейчас иногда спорят. Получается, ничего нового сон не открыл. Зря и проснулся.

Или он проснулся из-за другого? Фомин продолжал дышать, как дышит спящий. Это не физика, это он умеет.

Минута, другая. В комнате – никого. За дверью? Да, за дверью. Кто-то стоит, то ли не решаясь войти, то ли в свою очередь слушая дыхание Фомина. Судя по всему – один человек.

Это мог быть кто угодно: специально приставленный охранник – так, на всякий случай и для почёта; наемный убийца, которого прислали в безумной надежде сорвать сделку с Небесами; расхрабрившаяся служанка… Ясно только, что у того, кто стоял за дверью, хватило ума не войти запросто. У него, Фомина, рефлексы поперёк ума работают.

Фомин протянул руку. Рукоять кинжала сама легла в ладонь.

Движение его, каким бы легким оно не было, насторожило стоявшего за дверью. Фомин почувствовал, как тот удаляется. Однако! Надо быть очень, очень чутким человеком, чтобы расслышать приготовления Фомина. Или…

Он подошёл к двери, распахнул её.

Или быть нечеловеком.

Напротив на стене горел факел – в честь гостя. Факел больше слепил, чем светил, и потому Фомин скосил глаза в сторону.

Никого. Зато на самой двери сверкал знак-оберег. Рыцарь-послушник оказался не столь уж несведущим в магии.

Иначе вампир вошёл бы в комнату.

Болтаться по коридорам чужого замка с кинжалом в руке – не самая хорошая идея. Да и маловат кинжал против вампира. Этим кинжальчиком разве что щекотать. Правда, бывает, что и щекотка помогает.

Всё-таки Фомин прошёл вдоль следа, немного, шагов двадцать. Зря, нечего и пытаться – след исчез. Нет у него магических способностей, головой надо думать.

Голова же велела вернуться в комнату и запереть дверь. Оберег выставляй, а засов запирай.

Он так и поступил. Запер засов, закрыл дверь на балкончик, пододвинул поближе сабли – и уснул тем самым глубоким сном, при котором и слух и нюх, высвобожденные из-под гнёта сознания, возвращаются в первобытное состояние.

И, что особенно ценно в глубоком сне – отсутствие сновидений.

Луу-Кину не досталось и корочки хлеба. Одной водой перебился. Но он не считал себя обделённым, напротив, везение продолжалось: его принял шатёр зерноторговцев. Даже упрашивать не пришлось, да он бы и не решился, бродячему торговцу не место среди гильдий, пристраивайся, где сможешь. Положим, пристроиться не сложно, на то и существует странноприимный шатёр, да только потом всю оставшуюся жизнь будешь беднее на медную марку. Не то, чтобы он жалел меди, кто жаден – беги торговли, пропадешь. Но в странноприимном шатре собирается люд всякий, с бору по сосенке, приятней – при гильдии.

Он не обманывался – приветили его не из-за открывшихся вдруг достоинств, нет. Просто рыцарь назвал Луу-Кина спутником, а эхо в Замке оказалось гулким, разнесло в момент.

Зерноторговцы славились строгостью и благочестием, товар того требовал, оттого и постились строго. Воды вволю, а остальное – лишь тяжесть и смущение душе.

Ничего, один вечер поголодать – только на пользу. К тому же после Красного Корня есть обыкновенно не хотелось. Не хотелось и спать, и потому Луу подсел к кружку бодрствующих зерноторговцев.