Василий Щепетнев - Мероприятие два дробь одиннадцать

Рисунки Владимира Ганзина

Вмятинка от удара приклада чуть заметной оспиной легла на светлую голубизну крашеных ворот.

Галка нехотя оторвалась от столба и полетела к куполу церкви, в бестолковый хоровод парящих товарок.

— Оглохли, как есть оглохли. Открывайте, живо! — Федот опять поднял винтовку.

— Попортишь казенное имущество, — лейтенант соскочил с брички и застыл, не решаясь идти дальше.

— Отсидел ногу, — напряглось в улыбке его лицо, смешок рвался наружу.

Лошадь махнула хвостом, отгоняя слепня.

— Без расчета строили, — «козья ножка», посланная щелчком старшины, упала у ограды. — Сколько сил впустую извели. А камня!

— Жалеешь? — бричка скрипнула, качнулась, а сержант-чекист уже стоял у невысокой старобеленой ограды, легонько пиная ее носком сапога.

Федот еще раз ударил в ворота. Лейтенант пошатнулся, переступил, ловя равновесие, и закусил губу. Как глупо!.. Но ноги оживали, щекотное бурление покидало их.

— Хватит попусту стучать, — остановил Федота сержант. — Перелезай на ту сторону да сам отопри.

Закинув винтовку за спину, солдат перевалился во двор.

— Знатное строение, большое, — Иван задрал голову к небу. — Попотеть придется.

— Попотеешь, не сомневайся, — усмехнулся старшина.

Створки ворот медленно распахнулись.

— Поглядим, — чекист шагнул вперед.

Возница легонько стегнул лошадь. Медленно, неспешно вкатилась бричка во двор.

Тишина. Лишь галки сверху подавали порой свой вредный птичий голос.

Райуполномоченный посмотрел по сторонам. Приехали? От портфеля на коленях, новенького, с тремя замочками, пахло химией, индустрией.

— Не сиротись. Игорь Иванович, присоединяйся! — чекист не выказывал никакого уважения к должности уполномоченного. Заносится…

Игорь Николаевич вздохнул, покидая бричку.

Теперь уже всемером стояли они на мягкой земле в тени храма.

— Жарко, — уполномоченный снял фуражку, мятым, но чистым платком вытер лоб.

А жары и не было. Утренняя свежесть цепко держалась в тенистых уголках.

— Я готов, Степан Власьевич, — уполномоченный вернул фуражку на голову, одернул френч. Трудно гражданскому человеку среди военных.

— Тогда приступаем. Бердников — вперед!

Федот затрусил к дому, за ним, не мешкая, — чекист с уполномоченным.

Двор чистый, без всякой мелкой дряни — окурков, бумажек, спичек. горелых. Нельзя смотреть в землю безотрывно. Что подумают? Уполномоченный покосился на чекиста. Серьезный мужик.

Федот махом вбежал на невысокое, в три ступеньки, крыльцо.

— Не заперто, товарищ сержант! — радостное нетерпение, предвкушение, восторг — чего больше?

— Ну и заходи! — Чекист деликатно поддержал под локоть Игоря Ивановича, поднимаясь на крыльцо.

Пустое ведро громыхнуло где-то внутри, в темноте дверного проема. Федот шагал, не отвлекаясь на пустяки.

Возница положил ладонь на лошадиную морду.

— Можно устраиваться, товарищ лейтенант?

— Погоди, Платоныч.

— Эх, бедолага, — возница достал ломтик хлеба, лошадь осторожно взяла его губами. — Устала, милая, потерпи.

— Сюда, сюда, товарищ сержант, — звал Федот. След его тянулся по дому — сбитые половики, поваленные стулья, опрокинутый аквариум — давно пустой, без воды, только галька рассыпалась по полу.

— Дух какой… — сержант пропустил Игоря Ивановича вперед.

— Поповский, — уполномоченный споткнулся о лежащий поперек дороги веник. .

— Вот тут он, тут! — приплясывал у входа в комнату Федот.

— Остынь. Федя, не торопись. Разберемся.

Скрипнула половица, хлопнула распахиваемая дверь.

Кровать — широкая, деревянная. Белое покрывало, а на нем лежал человек, лежал одетый в темно-зеленую рясу, на ногах — башмаки.

— Живой, живой, товарищ сержант, дышит.

Глаза лежавшего открылись. На бледном лице они, ярко-голубые, казались кукольными, нарисованными, — ни удивления, ни любопытства.

Сержант расстегнул планшет, достал сложенный вчетверо лист.

— Так… — бумага развернулась с легким хрустом, — так… Гражданин Никодимов Сергей Николаевич? Могли бы встать, когда с вами власть разговаривает.

Лежавший не шевельнулся.

— Не желаете? Ну. да ладно. Гражданин Никодимов, вам официально предлагается сдать все имеющиеся ценности добровольно.

Глаза не мигая смотрели вверх.

— Молчим? Напрасненько, — сержант хмыкнул, спрятал бумагу. — Часики ваши стоят. Непорядок, — он потянул за цепь, поднимая груз, толкнул маятник чекуш. — Времечко нынче дорогое.

Федот придвинул табурет.

— Садитесь, товарищ сержант.

— Я, пожалуй, выйду. — Уполномоченный вопросительно посмотрел на чекиста. Тот пожал плечами. Игорь Иванович скользнул- за спину Федота, быстро прошел на крыльцо и — вниз, на траву, к стоящим в ожидании саперам.

— Ну, как? — осведомился лейтенант. Хорошо ему, чистоплюйчику.

— Все в порядке. Он там один, товарищи из органов с ним разберутся.

— Платоныч, заводи лошадь на конюшню, — лейтенант посмотрел на часы — большие, переделанные из карманных, кожаным ремешком пристегнутые к запястью, подышал на стекло и вытер рукавом гимнастерки.

— Который час, товарищ лейтенант? — старшина знал слабость командира к часам. Дите малое, право.

— Десять семнадцать. Покурите четверть часика… — лейтенант отправился вслед бричке. Игорь Иванович двинулся было за ним, но, дойдя, до края тени, передумал.

— Голодающий человек боль чувствует слабо, — доказывал Иван старшине, — ему что волк кусает, что комар, едино.

Старшина тянул очередную самокрутку, изредка сплевывая на землю желтую табачную слюну.

— Хоромы какие, а, товарищи? — уполномоченный подошел к ним поближе. — В городе пять рабочих семей с радостью в таком доме бы жило, а тут — одна поповская. Да что пять, больше.

Беспомощный тонкий крик, прерываемый только на вдохе, рвался из дома.

— А ты говоришь, слабо чувствуется, — старшина затоптал окурок.

— Цело ли старое зеркало? — Иван машинально царапал монетой звезду на стене церкви. Совсем пузырем несмышленым он был, когда мать притащила зеркало из дворца — так все называли усадьбу. Тяжелое, рама железная, витая. Хуторским вообще мало толкового досталось — пока прослышали, добрались до места, все стоящее расхватали. А мать в гатору зеркало завернула и несла на себе шесть верст. Из шторы одежи пошила на всех, а зеркало повесила на стену, да убрала почему-то скоро. На чердаке схоронила.

Вскрики становились тоньше и короче, и вдруг оборвались лопнувшей перетянутой струной.