Владимир Положенцев - Тайна Белого утеса. Взаимосвязь времен и судеб

Следователь кивнул на вихрастого мальчугана:

– Он?

– Ермилка, ваше благородие, – ответил фельдфебель. – Работал у Бубного еще один шустрый паренек, да он его выгнал, сказывал, приворовывать начал. А это супруга Никодима Савельевича, Ольга Ильинична.

Когда вылезали из повозки, почтовик протянул мозолистую ладонь, мол, и заплатить бы за извоз неплохо. Но фельдфебель состроил такую страшную физиономию, так недвусмысленно сжал рукоять шашки, что тот предпочел быстрее убраться по добру по здорову.

Лошади резво тронулись с места, обдав форменные темно-зеленного сукна брюки Блудова грязью. Алексей Алексеевич неспешно отряхнулся, слегка поклонился Ольге. Бубнова кивнула в ответ, не поднимая глаз.

– Ты что ли Ермилка? – обратился следователь к мальчишке.

– Ермил Афанасьевич, – поправил тот Блудова с достоинством.

– Извините, сударь. Хотел бы с вами переговорить с глазу на глаз.

– Идемте, сударь. – Ермилка указал рукой на дверь, приглашая войти, будто это он был хозяин кабака.

– Архип Демьянович, голубчик, – обратился Блудов к фельдфебелю, – возьмите пару людишек в свидетели, из грамотных, и опишите место преступления, я пока побеседую с… Ермилом Афанасьевичем и подойду.

– Слушаюсь, ваше благородие.

В трактире стоял запах кислой капусты и мышей. А так же почему-то пахло лампадой, словно здесь уже побывал поп.

Сели за стол под образом Николая Чудотворца. Набожный кабатчик развесил лики святых по всем стенам, как в церкви. Только это были не иконы, а вырезанные из журналов изображения блаженных и благочестивых праведников. В кабак нередко наведывался настоятель местного храма Всех святых отец Еремей, тряс пегой, клокастой бородой, возмущался: « Ты что тут устроил, нечестивец? Людям предписано в церквах святым поклоняться, а не в злачном, порочном месте». «Бог всегда должен быть в сердце человеческом», – парировал Бубнов и подносил священнику чарку. Тот, осенив себя крестным знамением, отвернувшись от журнальных вырезок, принимал крепкое хлебное вино.

– Ну, рассказывайте, Ермил Афанасьевич, что вчера здесь произошло между целовальником Бубновым и торговцем Любезновым. Так как вы уже взрослый человек, должен вас предупредить, что вы несете полную ответственность перед законом за сказанные вами слова.

Ермилка ответил, что готов крест целовать на том, что скажет и поведал следователю следующее…

– Ну и прохвост же ты, Серафим, – вздыхал целовальник Никодим Савельевич Бубнов, тщательно вытирая вышитым петухами рушником фужоры, просматривая их на свет. Слова адресовались торговцу Серафиму Любезному, высокому парню лет 25-ти, с длинными как у студентов прошлого века волосами. Он поставлял трактирщику вино и пиво. Любезнов только что поднялся по лестнице из подсобки трактира, куда по стропилам закатил несколько бочонков с «зельем».

– Как тебе только не совестно такую дрянь мне приволакивать, а еще Серафимус, огненный ангел, – продолжал укорять торговца Бубнов. – Тьфу!

– Напрасно вы меня ругаете, Никодим Савельевич, – ответил парень. – Вы же знаете, какое нынче время: мужики на войне, одни «золотые люди» да бездельники сплавщики в уезде остались. Теперь бабы зелье из браги варят. А из чего брага? Из всякой дряни: гнилая картошка и прелая бушма. Да и руки бабьи под это дело не приспособлены. Вот и результат.

– А мне без разницы кто и из чего гонит. – Кабатчик перешел к протирке фарфоровых тарелок. Он их так же поворачивал к свету, будто они просвечивались насквозь, как и фужоры. – Я ведь крест целовал, что буду честен к людям, не буду травить их всякой пакостью, потому и зовусь целовальником. И ты дело свое честно исполняй, тогда и к тебе будут относиться по-честному.

– Ежели зелье не нравится, тогда зачем принимаете?

– А чем мне поить «золотых людишек»? Они же кажный день тута, как токмо закат чуть забрезжит. И сплавщики от них не отстают. Откажешь им в выпивке, костей не соберешь. Вот и беспокоюсь, что за такое пойло они мне и дом, и кабак спалят. Эх, Серафимушка, на грех людей толкаешь, а меня на погибель. Придется тебя наказать.

Мелкие, острые глаза «студента»» провалились глубоко внутрь серых глазниц.

– Это как же?

– Рублем, мой дорогой, рубчиком. А как же ты думал. Словом, ныне за свой товар получишь токмо половину.

– Да как же, Никодим Савельевич? Мне же с людьми рассчитаться надо.

– А вот как хошь, так и рассчитывайся. Хоть порты последние продавай, мне без разницы. Ха-ха, токмо никто их у тебя не купит, больно страшные. И вшивые, поди.

Парень зашелся «чахоточным кашлем». Из-за чахотки и на фронт его не взяли. На самом деле, никакой легочной болезни у него не было. Чахоткой страдал его отец, мелкий уездный чиновник, который купил на последние деньги свидетельство о недуге сына, чтобы тот остался при нем для присмотра, да и помер. Серафим так поверил в свою хворь, что при сильном волнении начинал «зело кашлять».

Целовальник выложил на стол несколько бумажных купюр и горсть монет.

– С тебя и этого много. Проваливай.

Лицо торговца залила сиреневая краска.

– Видит бог и мальчонка тому свидетель, – сказал Серафим, кивнув на полового Ермилку, что тер пол рогожей. – На преступление вы меня толкаете, а не я «золотых людишек», Никодим Савельевич. На преступление самоубийственное. Мне теперь нет другого пути.

– А ты в Петроград сбеги, тама полно таких прощелыг как ты, которые законное правительство скинули. Среди них своим будешь. Ха-ха.

– Любезновы никогда ни от кого не бегали.

– Надоел, пошел вон.

Целовальник собирался приняться за графин, но тут в его лицо полетели монеты, что он выложил Серафиму. Бубнов схватился за нож, уже сделал было выпад, однако передумал, швырнул разделочный тесак в угол, который тут же подобрал перепуганный Ермилка. Мальчик, прижав нож к груди, забился под стол.

– Я тебе отвечу, – зло произнес кабатчик. – И отвечу так, что черти удивятся.

– Мне твои угрозы, – перешел на «ты» Серафим, – что карасю дождь. Смотри, как бы сам с чертями первым не свиделся.

Бубнов все же не сдержался, запустил в парня глиняную кружку, которая ударившись о край двери в погреб, разлетелась на мелкие осколки. Один из них попал в глаз Любезнову. Он прикрыл его рукой, скорым шагом направился к выходу, не взяв бубновских денег.

***********

– Ни копейки так и не принял? – переспросил следователь полового.

– Нет, я точно видел, – ответил Ермилка. – Выскочил из трактира и дверью так хлопнул, что дохлые мухи с потолка посыпались.

– Значит, Серафим сказал Бубнову, что тот его толкает на преступление?

– Да, на самоубийственное.

– Самоубийственное, – задумчиво повторил Блудов, теребя подбородок. – Вы, сударь, во сколько пришли в трактир?