Виктор Вассбар - Правду славим

– Спасибо, селяне, и тебе, Фёдор Ильич, за уважение, – проговорил Прядкин, без стеснения смахивая выступившие на глазах слёзы. – Позволь, Фёдор Ильич, покуда народ к тебе ходит и мне навещать тебя? Тоскливо одному в «хоромах» моих, а при народе душа радостью наполняется.

– Бог ты мой, о чём просишь, дорогой ты наш Пётр Игнатьевич? Да разве ж двери дома моего закрыты. Входи в любое время, завсегда дорогим гостем будешь. Кабы не ты, неведомо как сохранился дом жены моей Варвары.

– Хоть и не поручал мне Николай Карпович дом его стеречь, только знал я, придёт время, кто и воротится в него, сохранял, как мог. Соседи всё ж таки были, – родители Варины и я, а теперича вот и вам соседом стал. Всё на сердце легче, когда рядом кто есть, души живые! Да ты, Фёдор Ильич рассказ-то веди, меня не переслушаешь. Тут вот подле меня Лазарева Нестора сын мнётся, вопрос к тебе имеет, а спросить стесняется. Говори! Што мнёшься-то! – ткнув крепкого юношу лет семнадцати костлявым локтем в бок, проговорил дед. – Так, али почудилось мне, как там тебя кличут-то?.. запамятовал.

– Пимен я, дядька Пётр, – ответил юноша.

– Вот я и говорю, слово мальцу дать надо, – посмотрел на Пимена снизу вверх Прядкин. – Пущай молодёжь знает как оно на войне, больше пользы будет для их ума, чем полкать по улке да за юбками волочиться.

– А и пусть говорит, слово оно всем дадено, – ответил Ромашов. – Что там у тебя?.. Слухаю, говори, если есть что сказать, – посмотрел на юношу Фёдор Ильич.

– Вопрос имею, дядька Фёдор, – робко проговорил младший Лазарев. – Сказывают, что наш царь батюшка Николай и кайзер германский сродственники. Только сомнение меня берёт. Как могут они быть сродственниками, ежели наш царь русский и по-русски разговаривает, а Вильгельм немец и на своём басурманском языке бормочет?

– Интересный вопрос, сложный, однако, известно мне, что так оно и есть. Вот посуди, можешь ты жениться, допустим, на дочке губернатора, если таковая у него имеется?

– Жениться-то оно пошто нельзя?! Жениться-то можно хошь на ком, ежели она девка, а не зверь лесной, дело немудрённое, только хто ж мне позволит… Да… – юноша махнул рукой, – только мне самому нет надобностев кого попало в жёны брать. Мне наша… старобардинка нравится, – улыбнулся Пимен.

– Верно, можно. И правильно ты сказал, никто тебе не позволит? Мы люди простые, не царского рода, крестьяне… вот и жены у нас из крестьян. А у царей жёны царского рода. А ежели царь у нас один, то где ж ему взять царицу, ясно, в другом царстве. Вот у нашего государя и его государыня из другого царства. Слышал я, что Вильгельм и наша царица Александра Фёдоровна сродственники, двоюродные брат и сестра, а так оно или иначе, то не моего ума дело.

– Ежели они сродственники, какого ляду Вильгельм на нас напал?

– Смешной ты человек, Пимен. А вот скажи мне, ты со своим родным братом не дрался?

– Было дело, так поделом он получал!

– Во-о-от! Было! А поделом, так это ты так думаешь, а он, уверен, вовсе даже и наоборот. У каждого своя правда. А уж промеж двоюродных сродственников и подавно всякие разногласия случаются. И коли пошёл разговор про ихнего царя, то расскажу историю, что слышал от командира моего его высокоблагородия Парфёнова Леонида Самойловича.

Был как-то Вильгельм в Англии, есть такое государство на берегах Атлантического океана, что почти на краю света, – на западе. Погулеванил со сродственником своим – царём аглицким, коньяков и кофеёв попил и засобирался на своей яхте домой – в неметчину, значит.

В ночь после отплытия из Англии экипаж яхты был вызван на шканцы и здесь, к изумлению своему, застал яркую иллюминацию и наскоро сооружённый алтарь, на котором лежал Ветхий и Новый Завет. У алтаря стоял император в белом облачении и с крестом в руке, имея на голове чёрную с белым митру.

Вильгельм прочёл длинную проповедь об обязанностях монархов в отношении своих народов.

Вся служба длилась три часа, и в два часа после полуночи экипаж был отпущен.

В 5 часов утра император появился на мостике в адмиральском мундире, худой и бледный. Приблизясь к командиру судна, проговорил:

– Уходите, сударь, в свою каюту. Я принимаю командование!

– Государь, позвольте мне заметить вашему величеству, что мы проходим опасное место, и для безопасности, как вашего величества, так и экипажа, командование лучше бы оставить в руках моряка.

– Ничего, Бог вдохновит меня!

Командир поклонился и ушёл, но второй офицер, штурвальный, остался на своём посту. Император подошёл к нему и с бешенством выкрикнул:

– Убирайтесь и вы в каюту!

– Но, государь, штурвальный сохраняет свою ответственность, кто бы ни заведовал главным командованием.

– Ты прекословишь, несчастный! Ты смущаешь дух Божий, сидящий во мне. Вот тебе кара Божия! – и Вильгельм стал бить офицера по щекам.

Офицер крепился и стоял смирно, затем император схватил его за ворот и попытался сбросить за борт, но офицер сопротивлялся. В борьбе император упал и сломал себе надколенную чашку.

Матросы, онемев от ужаса, созерцали необыкновенное зрелище.

Затем произошла сцена, незабываемая для тех, кто был её свидетелем. Император завыл от боли, глаза его вышли из орбит, на губах показалась пена, и он стал страшно браниться, обнаруживая все признаки помешательства.

После недолгого совещания офицеры перенесли Вильгельма в каюту, кругом обитую матрацами.

Туда никого не впускали, кроме врача, императрицы и людей, необходимых для того, чтобы держать императора во время наложения повязки на ногу и надевания на него смирительной куртки.

Вот яркий пример того, что полоумному Вильгельму померещилось что-то, и он пошёл войной на своего сродственника Николая II, а это не кулаками на улке махать, а смертоубийство. Потому и разговор веду с вами, земляки, не за ради удовольствия, а для пользы дела, чтобы помнили и желали здоровья не только своим родным, что на войне ведут бой с врагом, но и всему русскому воинству. Чтобы как в городе Омске, где навещал тестя, и как в городе Барнауле сбирали вы на фронт посылки посильные вам, сбирали солдатам нашим, они душу греют им более печи тёплой. А какой подарок выпадет по жребию тому или иному солдату, так то не важно, сыну ли, мужу ли ваш подарок достанется, главное, что и ему от какой-либо доброй души всё одно придёт. На войне каждая весточка с родного края лучше всякого елея.

– Сберём, какой разговор! По нынешней поре тёплое всё надо!.. – понеслось со всех сторон комнаты. – Собрать не хитрое дело, свести куда, вот вопрос!

– А это доверьте мне, люди добрые. Свезу в полной сохранности, будьте спокойны, – ответил Ромашов.

– А мы и не сомневаемся в тебе, Фёдор Ильич. Эт самое тебе и думаем поручить. Мыслили уже об этом.