Виктор Вассбар - Правду славим

Лишь только стихли возбуждённые голоса, к Ромашову вновь обратился Пимен Лазарев.

– А вот слышал я тут намедни, что какие-то пушки особенные появились, что дула у них больше ворот. Правда, это, али как? Скажи, Фёдор Ильич. И что за снаряды такие, – бризантные?

– В пушках я плохо разбираюсь, слышал, что есть такие, у которых снаряд больше самого человека, а сама пушка больше самого большого дома в нашем селе. Вот и посуди, какой у неё ствол. Видеть не видел, а слыхивал, очень большой. А вот как ворота, али меньше… сказать не могу и врать не буду. С таких пушек и стреляют бризантными снарядами, и ведомы они мне не понаслышке, многожды был обстрелян ими, но Бог миловал, жив остался. А сейчас ответ тебе, Пётр Игнатьевич, что обещал дать. Так вот, как уже сказал, бризантные снаряды мне ведомы. Ох и страшная это сила. И не брезентные они, не из тряпки, значит, а из самого что ни на есть железа. А бризантными те снаряды называются, потому как внутрях у них какой-то особый секретный заряд, который разрывает железо и летит оно куда попало. Взрывается такой снаряд, выпущенный из пушки, и осколки летят как вперед, так и взад, и по разные стороны, поражая даже спрятавшихся за укрытиями людей, за разными там стенками и в окопах. Был я много раз под таким обстрелом. Помню, как-то очень сильно обстреливал нас немец такими бризантными снарядами. Рвались они всюду, – перед окопами и в лесу, что в заду нас был. Насколько мощны были разрывы, мы поняли сразу, когда после обстрела взглянули на лес. Вековые деревья, толщиной в обхват и больше, были повалены, как былинки. Но особо щемящим душу в том обстреле был звук полета самого снаряда. Сначала слышался как бы одиночный выстрел, затем как хлюпанье поросёнка. Самый же взрыв настолько сильно по ушам бьёт, что кажется, мозги в голове ходуном хотят, и земля содрогается, прям, ужас. В землянках наших и окопах обвалы случались, и земля придавливала находящихся в них солдат. А которые в норах были, так тех почитай сразу и похоронило, прям, заживо.

– Бог ты мой, слушать страшно, а каково солдатикам!? – хлюпнула носом какая-то женщина.

– Твоя правда, Серафима. Страх божий. Пойду-ка я домой, а то всю ночь страхи одолевать будут, – проговорила рядом сидящая с ней женщина и, поправив на голове пуховую шаль, направилась на выход из дома.

Через полчаса в доме остались пять молодых мужчин, ожидающих призыва на войну, и два одиноких старика, которым всё едино где было находиться, – в доме у Ромашова, или коротать ночь в беспокойном сне.

Через полчаса дверь дома Фёдора Ильича закрылась за последним гостем.

– Устал касатик, – присев на скамью рядом с мужем и уложив голову на его плечо, проговорила Варвара.

– Не без этого, Варварушка, но иначе никак нельзя, всё ж таки люди, сыны, отцы и мужья у них на войне. Тревожатся! А я высплюсь, хотя… особо-то и не хочется. Душевная радость в груди моей, хочу наглядеться на тебя и детишек наших.

– Наглядишься, чай не на войне ныне, в доме родном.

В последующие дни всё повторялось.

В дом к Фёдору приходили другие люди, и им он рассказывал о войне. Вопросы были разные, но все касались боевых действий и быта солдат, лишь однажды кто-то из незнакомых ему селян обратился с вопросом:

– Скажите, Фёдор Ильич, как германцы обращаются с нашими пленными? В газетках пишут одно, а сами басурманы, видал я их и разговаривал, когда был в Бийске, говорят другое. Говорят, что, мол, нашим солдатам у них хорошо, кормят лучше, чем мы их и даже какой-то кофей дают, чтобы, значит, силы поправить, если кто раненый.

– Сам в плену не был, Бог миловал, – ответил Ромашов, – а тех, которые были и бежали, знавал. Одно скажу вам, селяне дорогие, худо нашему солдату в плену. Так худо, что не приведи Господи, кому бы то ни было оказаться там. А пленные, которые у нас в Бийске и других городах, врут, чтобы мы им поблажки давали, – на работы не отправляли, кофей их поганый им давали. Вот им, кукиш, – выкинув дулю к потолку, гневно проговорил Фёдор. – Можь им ещё икру чёрную, пирожные и пироги с маком, и коньяк, чтобы в горло их ненасытное всё это пропихивать?! Нате-ка, выкусите, – выплеснув в лицо воображаемого врага ураган гнева, восстал душой Фёдор и вновь резко выкинул дулю в потолок.

Как они вольготно у нас живут, да свободно по городу Бийску ходят, нашему пленному на чужбине и не снится и не мечтается. О чёрном куске хлеба думают и глотке воды. Помню рассказ одного нашего солдата, побегом высвободившего из плена. Так вот, рассказывал он, что как только попал к немцам в плен, так тут же они его избили до полусмерти и обокрали. Деньги забрали, крестик серебряный с шеи тянуть стали. Стал солдат сопротивляться, денег не жалко было, а крестик православный, даденый матерью, не хотел отдавать, берёг его пуще зеницы ока. Так, что вы думаете? Отступили от него? Как бы ни так! Пуще прежнего всем своим басурманским скопом лупцевать стали, и так изметелили, что живого места на теле не осталось, – зубы выбили, рёбра поломали, а потом погнали на работу, не дав даже смыть кровь с лица.

У людей невольно сжались руки в кулаки, и кто-то даже крикнул: «Убью гадов!»

– Понимаю вас, соседушки, но не надо уподобляться врагам, что хуже зверей. Православные мы люди, правду славим. По правде жить должны, как бы тяжела и горька она ни было!

Послушайте притчу, коротка она, но наставляет на истинный путь, путь к Богу, а так как все мы грешники, в большей или меньшей мере, то заставит каждого задуматься о правильности своей жизни. Слышал её от отца Сергия – батюшки полка нашего, а сейчас вы от меня послушайте:

«Человека, идущего по дороге, догнала повозка.

– Не подвезёшь ли меня? – спросил человек извозчика.

– Подвезу, – ответил тот.

Забрался человек на повозку, и поехали они дальше. Проезжая вдоль поля, заметил извозчик снопы пшеничные. Решил стащить один-другой, но, опасаясь, что кто-нибудь увидит, сказал подвозимому им человеку:

– Пойду, возьму пшеницы, а ты гляди по сторонам. Если кого увидишь, дай знак.

Выслушал его человек и ничего не сказал.

Побежал извозчик к снопам, схватил один из них и бегом назад. А человек ему знак даёт, мол, кто-то увидел. Извозчик в испуге бросил сноп, вскочил на повозку и давай хлестать лошадь.

Отъехав от поля, оглянулся, вокруг ни души.

– Ты обманул меня! – возмутился извозчик, накинувшись на человека. – Кто видел, что я взял сноп?

– Бог видел, – ответил человек, указывая на небо».

Вот такая притча, селяне дорогие. Кто не понял смысл её, тому скажу, Бог всё видит, никто и ничто не может укрыться от него. И учит она нас тому, что не должны мы, – русские люди уподобляться врагу. Злость на врага должна быть там, – Фёдор Ильич кивнул за плечо, – на войне, а здесь враг вроде как уже и не враг. Присмотришься к нему, человек, как человек, поверженный, сломленный и беззащитный. А коли беззащитный, стоит ли идти на него войной, здесь… вдали от войны? Полагаю, нет надобности поверженного врага в грязь втаптывать, не слоны мы, люди… русские люди. А там, – Ромашов вновь кивнул за плечо, – постоим за землю нашу. Рубили, и рубить будем руки всем, кто вздумает простирать их на наше добро! По самые плечи отсекать будем их загребущие руки. Будьте уверены в сынах и мужьях своих, люди добрые, отстоим мы землю нашу. Бог видит, кто за правое дело стоит, а кто правду отметает. Господь помощник тому, кто верит в Него и носит Его в сердце своём! Но не забывает Он и тех людей, кто лишь на словах, а не в душе с Ним, научает их веровать в Него. Понимать это нужно так: в ком вера в Господа – тот победу одерживает, и есть она наука врагу поверженному.