Андрей Умин - Атлант поверженный

На всю комнату раздался звук гонга, повторившийся эхом на огромной спортивной арене, и гонимые воем многотысячной толпы зрителей боксеры устремились друг на друга, нанося дразнящие удары и производя разведку боем. С далеких ракурсов было сложно отличить бойца в синих трусах от его соперника в красных. Несмотря на то, что при крупных планах помехи уже не так сильно мешали, отец в пылу азарта поднимался с дивана и гневно стучал ладонью по боковой стенке телевизора, так сильно, что Платон вздрагивал. Никакие физические воздействия не улучшали картинку, но вдохновленный эффектом плацебо отец, довольный, садился обратно. По его напряженному лицу и непроизвольным движениям рук, дублирующим удары боксеров, стало понятно, что он болеет за бойца в красных трусах. Когда его протеже пропускал очередной удар, отец нервно кривил лицо и с беспокойством проводил ладонями по щекам и волосам, а то и вовсе взмахивал руками, извергая из себя очередное ругательство, вынуждая соседей прислушиваться, не случилась ли у них в квартире очередная ссора. Зато, когда апперкот или хук красного боксера попадал в цель, отец радостно взбрасывал руки и даже привскакивал с места, крича еще громче и вызывая еще больше вопросов соседей.

Платон почти целый раунд обреченно смотрел в телевизор, пытаясь понять, зачем люди бьют друг друга, нанося серьезные увечья и так быстро старея, вынужденно наматывая круги в ринге. Конечно, им за это платили, но все же. Парень безучастно дотерпел до первого гонга, и когда окровавленные боксеры разошлись по углам, проскользнул к выходу из комнаты. В маленьком квадратном коридоре, в котором и три человека не смогли бы разойтись, было еще четыре двери – одна большая, черная, массивная входная и три обычные, такие же белые, как в столовой-гостиной. Они вели в ванную комнату, родительскую спальню, комнату Платона с сестрой и на кухню, куда пошел парень. Он увидел маму, готовящую еду за плитой. Ее белый фартук в желтый цветочек был надет прямо поверх строгого рабочего платья, что носило большинство женщин в офисах при заводе. Средней длины русые волосы были собраны в хвост, уходили ровными прядями к затылку, будто пытаясь растянуть морщинистый лоб. Усталость кожи делала лицо сероватым. Без косметики легко было разглядеть все изъяны ее возраста. В целом женщина выглядела даже старше своего мужа.

– Опять бокс? – понуро спросила она, не отводя взгляда от нарезаемых на доске овощей.

– Да, я не успел досмотреть передачу, – ответил Платон, усевшись за кухонный стол и раскрыв перед собой тетрадь с записями.

– Ну не расстраивайся, – обреченно сказала она. – Ничего не поделаешь. Может, эту программу повторяют на следующий градус?

– Да, повторяют, но я буду на лекциях, – ответил парень, листая записи. – Мам, ты не парься по таким мелочам, ерунда.

– Голоден?

– Нет, я доел молоко с хлопьями. Наелся на сотню метров вперед.

Повисла тишина, нарушаемая только ударами ножа по разделочной доске и шелестом переворачиваемых страниц. В кухне стоял размытый гул далекого боя вперемешку со звуковыми помехами, наполнявший весь дом неприятным дребезжанием стен. Отбросив все эти шумы в дальние области головы, Платон сосредоточился на конспекте, доделывая последние метки, и уже мысленно готовился записать информацию в новые главы своего диплома, а также размножить набранный на машинке текст, когда окажется возле университетского копировального аппарата. Он слегка вздрогнул, когда громкий разговор разогнал его задумчивость, но продолжил, не отвлекаясь, записывать мысли в тетрадь.

– Мать, принеси пива, – начал говорить обычным тоном отец, но, вынужденный перекрикивать телевизор и преодолевать голосом толстые стены, перешел на рев.

– Смерти моей желаешь? – ответила ему женщина. – Носиться туда-сюда по каждому поводу. Воспользуйся окном для передачи еды.

– Ты же знаешь, что оно сломалось! – кричал отец из комнаты.

– Ну так почини его! – огрызалась мать.

– Потом починю, но мне прям сейчас надо пиво! Принеси, мать твою, пожалуйста!

Женщина перестала резать овощи, не меняя выражения уставшего лица, наклонилась к кухонному ящику для продуктов под столешницей и, порывшись рукой среди ярко-красных слипшихся кусков мяса и завернутых в пакеты пельменей, нашла банку пива. Холодильники в домах не использовались – в неподвижности пища не портилась. Женщина распрямилась и пошла к выходу из кухни, в последний момент заметив, что продолжает сжимать нож в правой руке. Моргнула несколько раз, смягчила выражение лица и, оставив нож на краю стола, вышла из помещения.

Закончив с записями, Платон поднял голову и под приглушенные звуки мужских и женских криков за стеной рассматривал разложенные мамой продукты – морковь, капусту, что-то розовое, вроде редиса и пустую миску. Потом перевел взгляд дальше, через всю кухню. Возле раковины высилась стопка грязной посуды, на печке стояла кастрюля с водой, медленно двигаясь по кругу вместе с огнем, закипая. Электрический механизм крутил конфорку вместе с подставкой по всему радиусу поверхности для готовки, чтобы пища, преодолевая расстояние, готовилась. Регулятор на печке был выставлен на 720 оборотов. Вода начинала выкипать, не дожидаясь лежащих на разделочной доске овощей. Сунув тетрадь за пояс джинсов, Платон поднялся было дорезать продукты, но в кухню вернулась мать с сурово сведенными бровями и неестественно сжатыми, почти спрятавшимися губами.

– Платон, сходи, пожалуйста, за сестрой и побудь с ней немного, сделай с ней… уроки, да, проверь ее уроки, – натянутым гортанным голосом сказала женщина.

Парень пытался найти слова, чтобы узнать о случившемся или просто ее успокоить, но мать пресекла все эти попытки.

– Иди скорее, – чуть ли не насильно прогоняла она его из квартиры. – Пока Лиза не набегала лишнего во дворе.

Затем она вернулась к овощам и продолжила резать их одинаковыми ударами ножа по одному месту. Край моркови превращался в перемолотое пюре, а остальная часть лежала в неподвижной руке, но женщина продолжала резать одну точку, никуда не двигаясь. Платон, не в силах что-либо возразить, направился к выходу, не отрывая от матери беспомощного взгляда.

За крохотным коридором, служащим только для переобувания и одевания верхней одежды, располагалась еще более тесная лестница, ведущая в общий двор их трехэтажного таунхауса с пятью входами на несколько десятков квартир. Солнце стояло на небе, незаметно перемещаясь в пространстве, лаская теплыми лучами сухую траву. Вереница таких же красных кирпичных домов с серыми крышами уходила по дуге вдаль так, что можно было разглядеть почти две трети замкнутой улицы. Круглая дорога делила такой же круглый квартал на внутреннюю, рабочую, и внешнюю, жилую, часть. На ней не было ни одного светофора или пешеходного перехода, потому что никто не ездил. Только некоторые припозднившиеся работники шли с завода, расположенного в самом центре этой окружности. Их дети играли на маленьких лужайках, размером в несколько метров. Совсем рядом располагался продовольственный магазин, виднелась школа на пару классов и крохотный университет, похожий на здание сельской библиотеки. Старые деревья стояли у дороги через каждые десять метров, зеленые, яркие, но будто бы спящие, неживые. Платон знал, что, если начать отламывать их кору или дергать за ветки, такое прекрасное с виду растение может рассыпаться в труху. Слегка задумавшись, отведя взгляд от обманчивой зелени листвы, парень опустил глаза к детской площадке и позвал увлекшуюся игрой сестру.