Нелли Горицвет - Никто не избегнет блаженства. Часть первая

– Скажи, может быть, ты все-таки узнал меня, но обиделся на какую-нибудь мою бестактность? – допытывалась я. – Или попросту не доверяешь мне?

Мужчина отрицательно помотал головой.

– Тогда почему ты не хочешь меня вспомнить? Разве ты забыл, что рассказывал мне про Нее? – в отчаянии воскликнула я, ухватившись за последнюю зацепку.

– Ты о Глории? – впервые внятно заговорил гитарист.

– Ты не говорил, как ее зовут! – я начала раздражаться. – Ты лишь сказал, что она любит танцевать среди пятнистых оленей.

– Это Она! – со значением ответил музыкант.

– А тебя как зовут?

– Этьен.

– А меня Конкордия.

– Конкордия, – повторил Этьен, – редкое имя. Я запомню.

– Не стоит! – иронично посоветовала я.

Этьен на это ничего не ответил.

– Я многое не припоминаю из своих предыдущих жизней, – спустя минуту проговорил он, – извини, но так уж я устроен: мне приходится почти все забывать. Но когда-нибудь я разучусь забывать тебя, – утешительно сказал он.

– И почему это вдруг? – усмехнулась я.

– Потому что я вообще не знаю других людей! – отрезал он.

– Но, тогда как же ты можешь рассуждать о людях?..

– Но зато о них я знаю – все!

В другой раз Этьен сам окликнул меня, когда я шла из магазина – без зонтика, что нередко случалось – и участливо взял из моих рук тяжелую сумку.

И как же ты умудрился вспомнить меня? – спросила я удивленно и обрадованно.

– Ты уже начинаешь процарапывать дорожки в моей душе, – ответил музыкант со значением.

– Какие еще дорожки? – не поняла я.

– Ну как это, «какие»? – искренне переспросил Этьен, возмутившись, что я его не поняла. – Точно такие же, какие процарапывает записывающая игла, нарезая их кругами на виниловом диске.

Вспомнил о виниловых дисках! Вот те на, сентиментальный музыкант прошлого века. Характер Этьена временами становился вздорным и колючим, но его трогательная простота и неповторимое обаяние так импонировали мне, что в итоге я примирительно относилась к любой его колкости.

Мы шли и беседовали. Я весело рассказывала о себе, учебе, семейной жизни со стажем почти в тринадцать лет и о наполеоновских планах на будущее. Стараясь, чтобы исповедь моя была интересной и захватывающей, я выбирала наиболее красочные страницы жизнеописания из своей памяти и соединяла в единый орнамент, опуская скучные и грустные моменты. Под конец я даже расчувствовалась и пообещала Этьену помочь обрести общество друзей и приятелей – ведь пока что я у него единственный знакомый человек.

Я рисовала перед новым другом сказочную картину беззаботного существования в райской России. Мне казалось бестактным вести речь о политике, ценах на нефть и электроэнергию, тревожных настроениях в городе, связанных с экологическими проблемами и дефицитом пригодной для проживания земли – вверх взяли привычные вузовские навыки массовика-затейника и небольшой стаж работы в должности гида нашего заповедника. И потом, я ведь в то время еще не планировала стабилизировать Этьена, так зачем ему знать печальную правду о нашей реальности? Тем более что он – существо тонкое, живущее фантазиями, а не настоящим. Которое, к тому же, вспыхивает, как лучинка, и через пять минут гаснет, напрочь забывая обо всем, что увидело и узнало.

Этьен слушал молча, почти равнодушно и рассеянно, лишь изредка переспрашивая меня о чем-либо. И постепенно я заметила, что он акцентирует внимание в моем рассказе именно на том, о чем я не договариваю. Ну и еще на кое-каких деталях, касающихся исключительно моей нескромной персоны.

И тогда я вдруг почувствовала себя маленьким ребенком, и мне от этого стало не по себе, но вместе с тем так хорошо и тепло, как никогда на свете.

Мутные капли игриво подпрыгивали в лужах, порождая концентрические круги. Теплая дождевая вода приятно омывала мои щиколотки, оставляя в шлепанцах щекочущий ступни песок.

– Ну, мне пора, – проговорил Этьен, так и не дойдя до моего подъезда.

И тут я кинулась к другу на грудь (он был высок настолько, что я едва доставала до его шеи) и прижала его к себе крепко-накрепко, прочно сцепив пальцы под гитарой. Я готова была так стоять целую вечность. Но помнила наш уговор не видеть его развоплощения, и мне стоило больших усилий разжать руки, быстро выхватить у Этьена свою сумку, резко отвернуться и убежать.

Мне так хотелось, чтобы он никогда не умирал!

– Я всякий раз гадаю: встречу ли я тебя еще хотя бы раз в жизни или нет, – сказала я ему однажды.

– Встретишь, если захочешь, а вообще, никогда не думай об этом заранее, – безмятежно мудрствовал Этьен.

Мы сидели на мокрых порожках Центра научно-технической информации.

– Но почему ты всегда встречаешь именно меня?

– Наверное, потому что редко кто любит рассматривать дождь, стоя на улице без зонтика и поднимая лицо к небу. А может быть, по какой-нибудь другой причине? На свете существуют закономерности и всевозможные хитросплетения, не подвластные нашему пониманию.

– Я не всегда гуляю без зонтика, я просто люблю рассматривать небо. Причем, независимо от того, идет дождь или нет.

Вдруг Этьен неожиданно рассмеялся.

– Ты чего? – опешила я.

– Сейчас моя любимая летная погода, – глумливо произнес он.

Это прозвучало настолько заразительно, что я не выдержала и тоже рассмеялась вслед за ним. И так мы хохотали и хохотали, словно два идиота, вперившие взор ввысь, вымокнув до нитки, но зато вооружившись водоотталкивающими очками новейшей разработки (где и как Этьен сумел раздобыть их, для меня осталось загадкой). Но потом смех куда-то улетучился.

– Мой отец летал и не в такую погоду, – почему-то вспомнилось мне.

– А на чем он летал?

– Последние годы больше пилотировал «Конкорд».

– Ну да: Конкордия, «Конкорд» … Следовало догадаться…

– Это был его любимый пассажирский самолет, – перебила я друга, – а потом он на нем же и разбился.

Этьен дружески обнял меня.

– Так значит, в тот день за штурвалом был твой отец? – участливо поинтересовался он.

– В том-то и дело, что нет! В тот день была не его смена. Он был самым обычным пассажиром и летел по своим делам, когда произошел взрыв. После трагедии мы с мамой уехали прочь, как можно дальше от того злополучного места. Так и кочевали по странам, пока не доколесили до России. Здесь ее отчий дом. Слава Богам, что все это случилось задолго до Всемирного Потепления, а то вряд ли нам когда-нибудь еще удалось бы вернуть наше родовое имение. Ну а потом, – горько усмехнулась я, – когда несчастье понемногу улеглось, нам неожиданно пришло дурацкое письмо, в котором какой-то сумасшедший приносил соболезнования и извинения из-за того, что это якобы он взорвал левый двигатель. Помню, как мама сердито нахмурилась, отняла у меня конверт, сказала, чтобы я не обращала внимания на чью-то нелепую выходку – после чего ушла и заперлась у себя в комнате…