Джонатан Свифт - Путешествия Гулливера. Хирурга, а потом капитана прочих кораблей

Полагаю, что мне следует описать моё нынешнее жильё, тем более, что оно очень отличалось от того, как я жил-поживал в островной Англии.

По центру здания с северной его стороны располагалась высоченная деревянная дверь футов четырёх высоты и не менее двух футов ширины. Размеры этой двери были вполне сносны для того, чтобы я с трудом мог протискиваться сквозь неё, не рискуя застрять или задохнуться во время этих противоестесственных перемещений. С боков двери располагались симметрично два крошечных окошка, левое королевские кузнецы приспособили для того, чтобы просунуть массу железных цепочек (буду точен – их было девяносто одна цепь) Меня поразило, насколько эти цепочки были схожи с цепочками, какие придворные дамы носят при своих часиках, и были один-в-один точно такого же фасона и размера. Тридцать шесть замочков, закрывавшихся на клбючики, приковывали мою левую ногу к башне, которая стояла прямо напротив храма, с другой стороны дороги. Башня была довольно высоким сооружением – футов не менее пяти высотой.

Император на время исчез, чтобы скоро появиться на вершине этой башни в сопровождении целой кучи причудливо разряженных, похожий на ёлочные украшения, придворных. Целью этого демарша было внимательное рассмотрение моей персоны. Императору не терпелось рассмотреть такое ценное приобретение, как я, и учитывая, что я был в таком состоянии, что не обращал внимание ни на что окружающее, легче всего рассмотреть меня было именно с верхотуры этой башни.

По приблизительным подсчетам, не менее ста тысяч поданых с такими же намереньями рвануло через весь город, чтобы прикоснуться к величайшему из чудес мира, и я могу только предположить, сколько десятков тысяч любопытствующих, невзирая на вооружённых охранников и гвардию, в разное время топталось по моей шее, взбираясь на мою грудь по лестницам и верёвкам, которыми я был сплошь опутан. Эти экскурсии не могли продолжаться долго, и из вопросов безопасности скоро, тем не менеее, был издан королевский указ, строжайше запрещавший эти рискованные походы под страхом самой лютой смертной казни.

Я уж не скажу, сколько вокруг меня сновали кузнецы, пощёлкивая своими мелкими молоточками, да только как они закончили свою работу, и сочли, что я никогда не смогу порвать цепи и вырваться из плена, они сразу же обрезали все бечёвки и освободили мне руки и ноги. Разминая затекшие члены, я стал приподниматься, и хочу сказать, никогда в жизни у меня не было такого скверного состояния духа, как в те мгновения. Как только я стал приподниматься, пока не встал в полный рост, из глоток сотен тысяч наблюдателей вырвался такой громкий вопль изумления и радости, что я при всём желании едва ли смогу описать его в словах.

Левая моя нога была прикована цепью длиной примерно два ярда, что давало мне кое-какую возможность не только прогуливаться по помещению, двигаясь по кругу взад-вперёд, но оказавшись закреплённой в четырёх ярдах от двери, также давала мне возможность легко заползать в храм, чтобы вытянуться внутри во весь свой рост – возможность, которую я со временем научился очень ценить.

Проснувшись рано утром, я вскочил на ноги, и стал осмотриваться кругом, и почти пожалел, что судьба не соблаговолила сделать меня хотя бы художником дилетантом. Более привлекательной картины, должен признаться, что мне никогда и нигде не приходилось видеть более привлекательного вида.

Насколько позволяли мои глаза, я видел, что почти до самого горизонтьа окружён сплошными цветущими садами, чередующимися с квадратами огороженных какими-то щепками полей, каждое площадью не менее сорока квадратных футов. Они ужасно напоминали цветочные клумбы Средней Англии. Эти поля часто граничили с лесными угодьями, как правило высотой в полстанг. Самые рослые, самые древние деревья, как мне показалось, учитывая их извилистые, покрытые мхом и лианами стволы, не превышали семи футов высоты. Вдруг я подумал о том, не скрываются ли в лесу олени, не бегают ли под пологом леса кабаны, есть ли там медведи и волки, и вообще, не любят ли лилипуты, подобно европейцам, загонную и иную охоту? Слева от садов, лесов и полей распластался город, похожий на причудливую театральную декорацию.

Но как ни прекрасны были окружающие меня виды, растущая вот уже несколько часов острая физиологическая потребность всё более отвлекала меня, портя настроение и заставляя задумываться о том, как удовлетворить эту насущную потребность. Откровенно говоря, все эти несколько часов мне всё больше не терпелось сходить в туалет, что было едва ли удивительно, учитывая, что я последний раз воспользовался возможностью облегчиться без малого пару дней назад. Я уверен, что мой благосклонный читатель будет снисходителен к моей невольной откровенности, ибо, как я полагаю, ему присуще истинно христианское милосердие. Я держался как мог, но природа давала о себе знать всё сильнее, и стыд что-то сделать сопровождался всё более сильными позывами опорожниться. Наконец позывы превратились в мучительные, почти невыносимые, жестокие приступы.

И наступил моменть, когда моему терпению стал приходить конец. Я не смог удумать ничего лучше, кроме как уединиться в моей затворнической келье, отползти как можно дальше в угол храма, сообразуясь с тем, что мне позволяли цепочти, которыми меня приковали, расстегнуть пуговицы на штанах, и здесь стремительно и необратимо освободиться от переполнявшей меня тяжести.

Читатель может посчитать, что я смакую свою нечистоплотность, но эти обвинения будут явно излишни, учитывая, что подобный факт имел в моей истории неповторимое, но единственное место. Но даже при этих смягчающих обстоятельствах, я всё равно нижайше склоняюсь перед моими читателями и прошу у них снисхождения и пощады. Я уверен, что моим читателя в полной мере свойственно здравое милосердие и непредубеждённое сочувствие, учитывая длительное бедственное положение, в которое угодил мой бедный желудок!

Я учёл свой первый печальный опыт испражнения и с тех пор облегчался только ранним утром, когда, как я полагал, все ещё спали, и делал это, покинув храм и остановившись на максимальном от него расстоянии, насколько мне позволяли надоедливые железные цепочки. Теперь всё было организовано более-менее правильно, и по окончанию испражнения, двое присталенных ко мне для этой цели слуг, тут же грузили зловонные фекальные массы на большие широкие тачки и отвозили их восвояси, стараясь это сделать до начала посещения меня гостями.