Андрей Киров - Портрет знакомой женщины

– Ты, – говорю, – где, скотина! По сотовому набрал номер когда вышел на крыльцо. В этом доме, как в деревенских избах крыльцо есть. На сгнивших перильцах какая-то грязная тряпка лежит и в углу ведро. – Сказала, что будешь около Енота меня ждать! Я подошёл, – там – залупа конская валяется в деревянном ящике!

– Иду, – отвечает Лена, – я с собакой гуляю! Как вам покажется такое! Вот так у Лены постоянно, – ни на йоту нельзя верить этой даме! Она с собакой гуляет в такую погоду, дождь льёт, холодно!

– Ты вообще, дура что-ли, ёбнутая головой о свидригайлова, какого пениса европарламента тогда «забиваешь стрелу», я тебе чего, мальчик таскаться в такую погоду по всяким помойным енотовским пунктам!

– Она за мной бегает, – оправдывается Лена, – я тебя ждала пять минут.

– Бля, я тебе чего салага новобранец через две минуты после крика дневального «подъём» должен в строю стоять? Подождала бы еще пять, и Еноту сказала бы, чтобы не уходил.

Через две минуты Лена вынырнула из переулка с правой стороны, между трёхэтажным из белого силикатного кирпича зданием железнодорожной ментовки ЛОВД (а её дом как раз за этим ЛОВД), с левой – железный забор с какой-то мутной организацией при железной дороге, в светло-коричневой кожаной куртке с капюшоном. Куртка грязная, Лена тем более. Грязная той грязью сильно, ежедневно, годами пьющей женщины, постепенно опускающейся, и уже этого не замечающей. Морда опухшая, помятая без макияжа – страшная такая ненакрашенная. Один карман у куртки оторван. В другом Лена чего-то мнет рукой. Вполне вероятно сигаретный бычок. Бля-я-ядь! Я посмотрел на Лену тогда непредвзятым взглядом. Готовая без пяти минут бомжиха! Алкашка, которую пора на помойку оттаскивать! Вот это, маэстро, у тебя «дама сердца»! Если вот так сравнить какая дама сердца у Леонардо ди Каприо! Или у герцога Кентерберийского. Я ебать не хотел! Кому показать – позорище! Если б она жила со мной, типа жены. А когда-то была красивая баба… (Да она и сейчас ничего, когда не пьет… Дня три-четыре.) Но это было давно и неправда. И рядом бежит собака – крупная чёрно-рыжая овчарка Дина. Сучка. (А некоторые бабы собак-сучек называют – « девочка». Нашли тоже «девочек». Это типа по аналогии с собой сравнивают. Дескать, мы тоже «девочки»… после 10-ти абортов.) Собака умная и добрая. Не то что Лена. Эта далеко не умная, и не всегда добрая. Особенно, когда с похмелья. Собака машиниста-садиста бывшего боксёра в отставке, который Лену колотит почём зря, а та с его собакой гуляет и кормит её, машинист эту обязанность на неё свалил, та за ней и бегает. Во всяком случае так она мне рассказывает. Хотя я Дину в пальто из натуральной собачьей шерсти видел не раз сидящую на задних лапах под балконами хрущевки- пятиэтажки на углу, где Эксплуатационный проезд, напротив хитрого рынка; там магазин продукты, аптека и кондитерский отдел. Её кто-то из жильцов – прямо с балкона кидает ей кости. Частенько я её вижу там сидящей. С поднятой к балкону мордой. Лена пьёт, машинист тоже, когда не в поездке – пьют на пару. Какое уж тут гуляние и кормёжка. Хорошо что не бьёт, как Лену. Дина подбежала ко мне, ткнулась мокрым носом в карман куртки. Сама тоже вся шкура на ней мокрая. Шерстинки слиплись, блестят от влаги. Посмотрела умными глазами. Дескать, не ругайся на эту дуру. В смысле Лену. Я её погладил – собаку, хоть она и была мокрая. Дина от радости хвостом завиляла. А Лену я хуй погладил. (Такая фраза двойственно-смысловая.) Ещё гладить эту кошёлку нахуй! Не заслужила. Дина хоть и не моя собака, а заслужила, чтобы её погладили. А Лена не заслужила. Хоть и не собака. Пьяная баба выглядит хуже любой бездомной собаки. Такая неожиданная мысль пришла мне в голову. И не поцеловал, когда она полезла, дескать, «здравствуй». «Здравствуй, здравствуй – хуй мордастый!» В конкретном случае – пиздаствуй. Здравствуй-здравствуй. Лене за такие косяки – не целовать её, а по рылу надо было стукнуть. Как я позже начинал догадываться, когда вошёл с Леной в более плотный контакт, почему её все мужики, с которыми она жила, как с мужьями, поколачивали. И не всегда это было беспочвенно. Не считая явно склонных к садизму субъектов типа машиниста…

– Пошли к Еноту, – говорит Лена, – он тут рядом живёт.

Я уже понял, что из этой затеи член чего получится.

«Пошли» – говорю. Шалава ты привокзальная.

Опять к Еноту-обормоту. В данном случае подпольному бутлегеру. Теневому конкуренту государства. К нему прямо на дом. Живёт – и в самом деле две минуты идти. Прямо напротив своего сарая окна его хибары из-за деревянного забора выглядывают. (К слову, у него тоже собака. Здоровенный мощный ротвейлер. Он с ним по утрам на площади перед вокзалом гуляет. Енот хоть и сволочь – травит народ бодягой, однако, собаку свою держит в довольстве – не бегает она у него голодная под дождём.) А рядом в этом же деревянном доме живёт машинист. Эти дома такие длинные как бараки, на две -три семьи. Два-три барака тут. А дальше одни привокзальные строения. Они как в деревне, в этом уголке деревянных домов при вокзале все рядом живут. Енота нет, куда-то сделал капитальный съёб. То есть смотался, не оставив точных координат своего местонахождения. Его ротвейлер в окно морду высунул, залаял.

– Ну, давай, – говорю Лене, злой, как Мудрый Каа на бандерлогов, подождем до половины одиннадцатого, собираясь идти домой. Поняв, что с мытьём посуды и минетом я пролетаю. Как лист кровельного железа над Антверпеном.

Лена чего-то подумала в своей глупой но хитрой голове: Дина не отходит, крутится рядом, несмотря на дождь. А дождь и не перестает, правда несильный, но на нервы действует: мулит и мулит – мелкой, надоедливой, холодной, густой каплей. Аргумент с ним, с дождём, я под зонтиком, а Лена с угара, ещё и не протрезвела полностью, ей этот дождь, как до пизды пряники, она его и не чувствует и, вполне вероятно даже не замечает. Ведь всякому более- менее пьющему алкоголику известно, что в таком состоянии давление в организме повышается, кровь циркулирует дурью, алкоголику и не холодно: « … обняться с бурей был бы рад…«* как написал поэт в позапрошлом веке. По этой фразе можно сделать вывод, что его поэтический герой тоже был с угара – не чувствовал природного негатива, сидел на скале смотрел в море, как нарисовал Врубель.

– Пойдем, говорит, Лена, – я знаю одну точку.

– Далеко идти-то?

– Нет, недалеко, около девятиэтажки.

Около какой девятиэтажки тоже непонятно. Лена конкретно никогда ничего не скажет. Значит, не рядом, боится сказать, вдруг я «залуплюсь» и не пойду.

– Пошли- пошли, говорит Лена уже с нетерпением и скрытым раздражением в голосе, – тут рядом.

Я удивился сколько в бабе наглости бывает, когда выжрать невтерпёж.