Ян Жнівень - Лучший друг

– Змей… А это п-п-плохо?

– Нет, я рад, что ты можешь вернутся к людям с гордо поднятой головой и забыть наконец это долбаное апатичное состояние как страшный сон. Ты молодец, – Яша положил руку ему на плечо и улыбнулся.

Он достал свой агрегат для самокруток и в блаженной задумчивости принялся крутить табак; Егор последовал его примеру, но крутил только пачку верных ему во всех невзгодах жизни «Огни Сан-Франциско». Думая над последней фразой друга, Егор почувствовал, что слова Яши были не столь уж и бессмысленны. Он и правда стал чуть мягче, человечнее, чем то было ранее. В каком-то смысле признавать это было неприятно, словно пропадала поэтичность его образа. Егору нравилась эта отстраненность и стоицизм, о котором говорил Яша, но он не мог отрицать того, что теперь стал другим, и теперь не так просто закрывать глаза на все и плевать на всех подряд.

Так они долго сидели, созерцая затертые до дыр беглыми взглядами пейзажи, ставшие уже им родными, слышавшие сотни историй, тысячи диалогов и миллионы возмущенных рассуждений кучерявого парня, которого слушал вечно спокойный и влюбленный в природу и мир Яша. Каждый листик в этом цветущем парке будто бы был рад каждой секунде, которую здесь проводили два друга. Только здесь, в этом закрытом от чужих глаз полуразваленными домами дворе Егор всегда чувствовал свет солнца и тепло. Только тут он ощущал весь спектр эмоций от ветра, приятно развевающего его неаккуратные кучерявые пряди, и свежей зелени, разносящей свой необычный запах, коего так не хватало городской жизни.

Меланхолия, что накрыла вместе с сигаретным дымом друзей, ушла, и Яша наконец спросил:

– Почему ты так старательно отрицаешь очевидные вещи? Хотя стой – я и так знаю. Ты всю жизнь жил в этом вакууме одиночества, не способный почувствовать прекрасное в людях. Единственное место, где ты нашел истинные эмоции, – двор за школой, – Яша звучал очень успокаивающе, а его лицо и мимика медленно сводились к ленивым подергиваниям мышцами, от чего тот стал похож на сонного и усталого человека. – Однажды, придя в этот двор, ты мне впервые открылся, что ненавидишь почти все, что тебя окружает. Я посоветовал тебе увидеть прекрасное в деталях – траве, солнце, капельках росы и свежем запахе липы. И ты смог. Теперь же тебе предстоит полюбить людей. Тут нет ничего плохого, поверь.

– Что же ты тогда не пользуешься своими советами? – Егор искренне старался отрицать его аргументы и убедить себя, что он остается прежним.

– Да не знаю я, – он довольно улыбнулся. – Мне и не нужно, кажется. Я, в отличие от тебя, не чувствую давления одиночества. Есть дела и поважнее.

Яша допил пиво и засунул в рюкзак банку вместе с окурком, даже пепел которого он бережно стряхивал в нее, стараясь не проронить ни пылинки на поросшую зеленью дорожку. Егор наблюдал за невозмутимым лицом друга и крутил фильтр в руке.

– Почему ты сразу заговорил о любви к людям? Это же всего лишь исследование. Эксперимент, который я мысленно ставлю над ней. Она мне интересна как человек, чем-то похожий на меня, вот и думаю постоянно. Плюс она высказала довольно интересную мысль как-то.

– Врать себе еще хуже, чем врать другу. Я прощу тебя и на этот раз, и на тысячу вперед, а вот ты будешь жутко страдать, если не собираешься отдавать отчет своим действиям.

Егор посмотрел на этого странного человека, в очередной раз убедившись в том, насколько он, Егор, далек от понимания таких вещей. Яша потянулся и сказал:

– Я всегда знал, что ты добрый, но специально пытаешься удалиться от всех остальных, потому что боишься чего-то.

– Змей!

Тогда Яша, что странно, даже не понимал, чем была обоснована отрешенность Егора, а лишь догадывался из старых историй. Основной костыль в виде романтического образа, который себе подставил Егор, Яша не заметил.

Егор отмахнулся, и так они еще долго сидели, разговаривая на отвлеченные темы и созерцая медленно надвигающиеся грозовые тучи, точно показавшиеся Егору плохим знаком.

Пятничный вечер выдался очень насыщенным. Весь день провели братья в потугах хоть что-то разузнать про пути, по которым можно добраться до дома в Барановичах, что находился почти в ста пятидесяти километрах от их третьего этажа. Заранее извлеченный из коробки «Гриф» обнадеживающе сверкал лампочкой в сторону, в которой находился родной старый дом на руинах ядерной пустоши. Эта маленькая коробочка с экраном со временем начала очень сильно давить на них, что и стало отправной точкой долгого злоключения.

Так, запивая все это обильным количеством спиртного, Лёша копался в горах карт и составлял всевозможные планы обходов и побегов. Младший брат, в свою очередь, делал списки и предугадывал все мелочи, которые в дороге так или иначе себя могут проявить. К часу ночи у обоих уже были готовы по несколько листов выписок и «выдержанных» в хмеле, трижды переписанных конспектов. Еще полночи они потратили на выяснения отношений и постоянные упреки в сторону друг друга. Никто не мог сойтись во мнении, так что в один момент братья даже усомнились в правильности своего решения отправиться в путь, если они даже собраться вместе не могут. И кто знает, какие разногласия могут стать камнем преткновения в их будущей дороге?

Протрезвев, остаток ночи они смотрели телевизор и разгружали мозг. Популярный сериал частного производства «Черная история белой страны», что рассказывал о бандитизме и жизни местной мафии в Беларуси 2090-х, крутили всю ночь, и братья по второму кругу начали смотреть захватывающую криминальную драму, филигранно выкручивающую и выворачивающую историю кровавого диктатора наизнанку, оголяя страшные аспекты тех времен. Правда, даже такое, казалось, тяжелое и правдоподобное произведение Лёша смотрел с опаской и долей скепсиса. Так, под фирменный длиннющий монолог главного героя на фоне пыхтящего завода, к которым вернулась страна в то время, братья и уснули.

Утреннее солнце предательски забило в лицо и разбудило Егора спустя всего четыре часа сна. Он весь сморщился, поежился и лениво уперся в брата, закутанного в тонкий плед, но сон не забрал его с собой, а выплюнул во внешний мир и совершенно выбил из колеи. Он встал, сварил крепкий черный кофе без сахара, с удивлением заметив в себе сходство с полковником Аурелиано Буэндиа (хотя общего у них мало что было), а после сел за исчерченные листы. Егор впервые почувствовал ощущение, что его организм что-то попутал во время сна – все тело ломало, голова совсем отказывалась связывать мысли воедино, но сон как рукой сняло.

Так он просидел над листом, успев за полтора часа только зачеркнуть пару пунктов и обматерить на бумаге все, что только посещало его взъерошенную голову. Зависть брала его, когда он видел сопящего и сладко прильнувшего к дивану брата, с фантастической ловкостью укрывшегося от утреннего солнца двумя пальцами нависающей сверху руки. Шальная мысль разбудить его и заставить браться за работу захватила его, но Егор успокоил внутреннего демона, поняв, что и делать-то нечего уже. Оставалось лишь собираться, уповая на удачу, ведь в такой дороге не могло быть четкого плана – он всегда зависел от случая.