Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь

— Куда вы? — спросил мальчик.

— Ты кто такой? — Ольга вглядывалась в его лицо и мучительно вспоминала, почему он ей знаком.

— Я Николай Третий, — ответил мальчик. — Я Коли Николаева брат.

И тут Ольга вдруг вспомнила все: глаза Мисаилова, его на секунду исказившееся лицо, которое она видела... Когда это было? Час, два часа назад? Какую это играло роль? Что определяло число часов в том времени, которое шло сейчас? Разве можно было это время мерить часами! Ольга вспомнила отца, который так тщательно завязывал галстук, она вспомнила все, во всех подробностях до конца, весь ужас того, что она делает, все страшные подробности того, что произойдет там, без нее. Она вскрикнула, как если бы земля расступилась под ее ногами.

— Что же делать? — спросила она, почти всерьез ожидая, что Николай Третий, маленький мальчик десяти лет, ей все объяснит и всему научит.

— Там ждут, — ответил Николай, отводя глаза. — Батю позвали и мамку, пирогов напекли.

— Что же делать? — повторила уже про себя Ольга.

Она почти не слушала мальчика, она и без него знала все, что там происходит. Остановиться, бросить прямо в грязь рюкзак с этими проклятыми драгоценностями и вернуться в тот мир? Или дождаться Булатова, отдать ему его шкатулку — черт с ними, с тайными заговорами, с сокровищами! — и проститься с ним? Хотела она этого или не хотела, все равно это было невозможно. Она сама не знала почему, но знала точно: невозможно.

— Ты иди... — заговорила она, задыхаясь. — Ты пойди и скажи Мисаилову... знаешь Мисаилова?.. Ты скажи: просит простить... запомнишь? Просит простить. Так, мол, случилось. Судьба. Запомнишь? Судьба. Я ему напишу. Ты скажи: одна, мол, просьба у нее. Понимаешь? Одна, мол, просьба. Подожди, мол, письма. И иди, иди!

Она оттолкнула его маленькую руку — он, оказывается, все еще держал ее за локоть — и зашагала дальше, торопясь и скользя по грязи, и, оглянувшись, увидела, как расплывается в тумане его лицо, и, сделав еще два шага, обернулась опять, и уже не было Николая Третьего. Белый туман был вокруг.

Она проходила мимо кладбища. Из тумана выступали ветки старых берез, столетние сосны тянули огромные лапы с растопыренными пальцами. Ей стало страшно, что они схватят ее и задержат. Она прошла на другой край дороги, и они пропали в тумане. Где-то там, под каменной плитой, лежала красавица, подносившая хлеб-соль великому князю, проезжавшая по убогому Пудожу в роскошном своем экипаже. Так никто и не знает, почему она разошлась с Базегским. И теперь, уж наверное, никогда не узнает. И эта вторая, некрасивая пьяница, которую он так любил, что даже написал ей плохие стишки... Почему она пила? Ничего не известно. Что мы знаем о людях? Только перечень фактов. Так же мог бы сказать человек, что он изучил все науки, прочтя расписание лекций в институте.

Ольга знала уже, что Булатов приближается. Она почувствовала это раньше, чем услышала его шаги; не оглядываясь, она знала, что он приближается. Она знала секунду, когда он возьмет ее под руку, и в эту именно секунду он ее под руку и взял.

— Устала? — спросил он.

— Не знаю... Куда мы идем? — Она тут же поправилась: — Не хочешь — не говори, мне все равно.

— У нас трудная дорога. Глухие леса, озера, тропы, потом Ветреный пояс, потом море...

— Это неважно. Я хочу все отрезать, что было раньше. Даже хорошо, что надо пройти по трудной дороге.

— А все ведь уже отрезано. Раньше ничего не было. Ты разве не знаешь?

— Знаю.

— Здесь должен нас ждать экипаж. Это не он?

Впереди в тумане виднелось темное пятно. Они шли к нему.

Какой экипаж? Откуда он взялся? Куда он их повезет?

Да, экипаж стоял на дороге, и рядом с ним расхаживал человек, иногда ударяя себя кнутовищем по сапогу. Когда они подошли совсем близко, Ольга увидела его лицо. Улыбающаяся дурацкая физиономия смотрела на нее. Кто это? Ольга с трудом вспомнила, что это какой-то дурак гармонист, который играет на всех гулянках и свадьбах. Оказывается, он тоже здесь, в этом необычайном мире, куда она вдруг перенеслась из уездного города Пудожа. Это неважно. Да, может быть, это у него и не лицо, а маска, на которой нарисованы дурацкая улыбка и глупые голубые глаза. Он снимет маску, и под нею окажется серьезное лицо и глаза значительные, все понимающие.

Булатов тронул ее за плечо. Надо было сбросить с плеч рюкзак. Свой рюкзак Булатов положил в ноги этому дураку, то есть не дураку, а человеку в дурацкой маске, а ее рюкзак взял в руку, помог ей влезть в экипаж и сел сам.

— Что же вы меня с барышней не знакомите? — сказал вдруг человек в маске. — Я их много раз видел, а знакомиться не знакомился.

Он непрерывно улыбался. Это все-таки была не маска, а настоящее лицо. Иначе он не говорил бы «их» и «барышня». Странно, конечно, а впрочем, неважно. Дмитрий потом ей все объяснит. Сейчас не до разговоров.

— Познакомься, Оля, — сказал Булатов. — Товарищ Тишков. Замечательный дегенерат.

Тишков не понял этого нерусского слова, заулыбался и подал руку топориком, как говорили в Пудоже, то есть ребром вниз и размахнув от локтя.

Потом он полез на козлы, разобрал вожжи, оглянулся и подмигнул Булатову.

— Хорошая барышня! — сказал он.

Булатов нахмурился, а Тишков взмахнул кнутом и закричал визгливо и протяжно:

— Эх, милаи! Купца везем, купец на водку даст!

Не такие это были лошади, чтобы мчаться распластавшись, извергая огонь из ноздрей, да и дорога не позволяла ехать быстро, но, так или иначе, коляска покачнулась на рессорах и двинулась. И тут из тумана, с той стороны, где сидела Ольга, выплыло опять лицо мальчика.

— Куда вы? — крикнул он. — Ждут же там!

Детское отчаяние и растерянность были в его голосе.

— Ты скажи: одна, мол, просьба, — сказала Ольга, задыхаясь. — Подожди, мол, письма. Слышишь, письма пусть подождет!

Мальчик, видно, бежал рядом, но лошади перешли на рысь, и он отставал. Лицо его расплывалось в тумане, пока совсем не исчезло.

— Эх, милаи! — радовался дурак на козлах. — На ярманку едем! Расстарайтесь, голубчики!

Какой-то странный набор забытых слов, которых никто уже не употребляет, был у Тишкова. Черт его знает, где он набрался ярмарок и купцов, всего этого лакейско-ямщицкого словаря... У каких доживавших свой век бывших лакеев и ямщиков перенял он этот язык и почему перенял именно его? Булатов правильно говорил: таинственна психология дураков.

— Ты боишься? — спросил Булатов и обнял Ольгу одной рукой. — Не бойся, все будет хорошо.

— Я не боюсь, я знаю, что все будет хорошо, — ответила Ольга, стараясь не думать о мальчике, который, может быть, еще бежит сзади и, задыхаясь, старается догнать коляску.

Все-таки народу набралось много. Уже утром в субботу решили пригласить дядьку.