Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь

Мисаилов стоял отвернувшись, пока Харбов и Моденов разговаривали. Он считал эти разговоры ерундой. Ему не нужна была помощь, которую мог оказать секретарь райкома. Мисаилов и сам без оружия мог побороть Гогина и перехитрить Катайкова.

— Скоро ты? — спросил он наконец нетерпеливо.

— Сейчас, — откликнулся Харбов и уже было пошел, но вдруг остановился.

Хмурясь, смотрел он на Кольку маленького. Николай Третий отводил глаза в сторону, вздыхал и переступал с ноги на ногу.

— Иди домой, — строго сказал Харбов. — Понял?

Колька вздохнул и поплелся вслед за Задоровым и Моденовым. Даже по спине его было видно, что хотя он подчиняется грубой силе, но всей душой протестует против произвола.

— Пошли, — сказал Харбов.

— Ты бы еще час болтал! — раздраженно бросил Мисаилов.

Мы шли очень быстро. Дядька то отставал, то догонял нас, пробегая несколько шагов. Старый человек, он был похож на ребенка. Он волновался, тяжело дышал, глаза его горели. Иногда он разговаривал сам с собой. Я не прислушивался к тому, что он говорит. Только отдельные слова доносились до меня.

— Ерунда, — говорил дядька, — не в девке дело, тут хитрая штука... Раскусить мироеда...

Последние слова он сказал отчетливо и громко, как будто собирался в самом деле произвести эту операцию: взять Катайкова, поднести ко рту и раскусить.

Меня, да, наверное, и всех холостяков, не очень занимал вопрос о том, какое преступление совершил Катайков. Драгоценности не действовали на наше воображение. Я их вообще отродясь не видел; думаю, что и остальные ребята тоже. Дело было в другом: мы шли войной на Катайкова и на мир, который он представлял. Мы шли войной на богатых, наглых, презирающих бедняков людей. Бедняки работали на них, нищенствовали, услужали им. Они, гнусные кулацкие рожи, барствовали и нагло смеялись над теми, кто трудился на них. Как мы ненавидели тысячелетних хозяев мира, одинаково помещика и царя, Рокфеллера и Катайкова! Партия нам запретила трогать Катайкова. Мы понимали почему, мы понимали, что не навсегда, а на время. Нам не было легче оттого, что мы понимали.

«Из России нэповской будет Россия социалистическая». Мы помнили эти ленинские слова. Мы знали, что нам предстоит претворить их в жизнь. Мы готовились к этому и ждали. Но ждать было нелегко.

Враждебный мир богатых, наглых, презирающих бедняков людей обманом похитил Ольгу. Враждебный мир победил Мисаилова. Циничный, старый, самоуверенный мир.

Сначала казалось, что и это оскорбление должны мы снести. Что мы можем только стиснуть зубы и сжать кулаки, только записать еще и это в огромный список преступлений старого мира, в счет, который когда-нибудь предъявим к оплате.

писал годом раньше поэт Светлов, обращаясь к нэпману. Мы в Пудоже не знали этих стихов, но чувствовали это так же остро, как сверстники наши в Москве.

И вдруг все повернулось: можно действовать. Советская власть обманута, нарушен закон. Пусть еще не настал срок исторической битвы на уничтожение, но на этом отдельном участке мы можем вступить в открытую борьбу с людьми старого, циничного, враждебного мира и можем их победить.

Мы шли быстро. Все долго молчали, потом Харбов сказал Васе:

— Ты не злись, что я задержался. Зато уговорил Задорова отдать наган. Он ни за что не хотел; конечно, по закону он не имеет права, но тут исключительный случай. Я ему объяснил. Вот смотри. — Он вынул наган из кармана.

— Что ты говоришь? — спросил Мисаилов. Он не слышал ни слова из того, что говорил Харбов.

— Наган, — коротко объяснил Харбов.

Мисаилов равнодушно кивнул головой. Ему казалось все это совсем неважным. Не все ли равно — есть оружие или нет. Чем труднее, опаснее, отчаянней будет борьба, тем лучше. Он все равно победит.

Мы шли в ногу и незаметно для самих себя выровнялись в ряд. Только дядька не подчинялся общему строю. Он то отставал, поглощенный мыслями о хитростях мироедов, то нагонял нас, бормоча невнятные отрывочные слова. Впереди шагали Мисаилов и Харбов, признанные наши начальники, сзади ровным рядом — мы четверо, солдаты, готовые к бою.

Вдруг Харбов остановился. Он поднял руку. Остановились и мы все. Мисаилов, досадливо морщась, ждал, когда выяснится причина задержки.

Мы слышали шорох за кустами, росшими вдоль дороги. Кто-то пробирался лесом, скрываясь от нас, быть может следя за нами, быть может готовясь напасть. Кто-то невидимый сопутствовал нам, и, наверное, недобрые были у него намерения. Когда мы остановились, шорох стих. Невидимый тоже остановился. Но он уже выдал себя.

— Кто идет? — крикнул Харбов.

Лес молчал. Андрей, держа наган в руке, перепрыгнул через канаву. Мы ждали, готовые броситься на помощь.

— Руки вверх! — произнес Харбов, направив дуло нагана на куст, за которым виделись ему неясные очертания человеческой фигуры.

Хотя и невеселое было у нас настроение, мы все-таки улыбнулись, когда из-за куста, подняв вверх обе руки, вышел с немного смущенным видом Колька маленький.

— Ты что, команды не слышал? — хмуро сказал Харбов. — Домой сейчас же! Ну! Кому я сказал?

Колька тяжело вздохнул, переступил с ноги на ногу, отвернул лицо в сторону, вздохнул еще раз, повернулся и зашагал обратно. От растерянности он не опустил руки и так и исчез за поворотом дороги: маленькая, несчастная фигурка, воздевшая руки к небу, как бы взывая о справедливости.

— Пошли! — сказал Харбов, пряча в карман револьвер.

Опять впереди шли Мисаилов и Харбов, за ними, построившись в ряд, шагали мы, четверо, и, не подчиняясь строю, шел, то отставая, то нагоняя нас, дядька.

Вдоль дороги тянулся мелкий лес: осинник, молодая березка, кусты, но за ними все выше возносили вершины огромные сосны и березы. Листва перемешивалась с хвоей. Мертвая тишина стояла над лесом. Солнце село. Настала короткая ночь. Но и ночью было так светло, что ясно виднелся каждый камушек на дороге. Через полчаса или час должно было начаться утро.

Чистое, голубовато-серое небо было над нами. Только одно маленькое облачко торопливо бежало, будто спешило догнать скрывшихся за горизонтом товарищей. Мы шагали в ногу, в быстром и четком ритме.

Прошло больше часа с тех пор, как мы расстались с Задоровым и Моденовым, когда за поворотом дороги блеснуло озеро и мы увидели деревню на его берегу.

В ней было дворов пятнадцать. По здешним местам это считалась большая деревня.

— Вот что, ребята, — сказал Харбов, — надо поосторожней. Черт их знает... может, они сейчас здесь. Лучше пойдем лесом.

Перепрыгнув через канаву, мы пошли, замедлив шаг, гуськом, зачем-то даже пригибая головы.

Озеро блестело холодным серебряным светом. Дорога подошла к самой воде. Вода стояла еще высоко после весеннего половодья и в нескольких местах залила дорогу. На сыром песке ясно отпечатались свежие следы колес и копыт. Мутя сапогами воду, мы перешли затопленное место. Колеи и следы подков были глубоко вдавлены в мокрый песок. Можно было угадать, с каким трудом лошади вытаскивали из воды коляски.