Елена Чумакова - Там, где поют соловьи

Постояв над баком, Агата вернула конверт в сумочку, побрела дальше. Мимо проносились автомобили, проезжали повозки. Мир остался прежним. Отправляться за разгадкой в огромную чужую страну – это чистое безумие! Об этом нечего даже думать! Впрочем… может быть, когда-нибудь…

Агата устала. Сколько километров она прошагала, занятая своими мыслями? И вообще, куда забрела? Увидев неподалеку магазин, девушка решила зайти, спросить дорогу. На небольшой площадке перед входом стояла круглая тумба, оклеенная толстым слоем афиш, объявлений. Ветер сорвал одно из них. Листок спланировал на подол Агате. «Даю уроки русского языка. Недорого. Возможны как индивидуальные, так и групповые занятия. Звонить по телефону 135. Спросить Анну». Агата перечитала объявление несколько раз, подумав, положила его в сумочку рядом с конвертом.

Август 1848 года, Бирск

Над рекой поплыл прерывистый гудок баржи, тянущей за собой караван плотов. На волнах закачалась лодка бакенщика, заплясал зажженный им огонь. Достигнув берега, волны мягко зашлепали по песку. На берегу, чуть выше кромки воды, догорал костер, испуская последние рваные струйки дыма. Гулянка иссякла, молодежь, вслед за гармонистом, потянулась к Большой Ильинской, круто взбирающейся по склону к Верхнему городу. Кто-то повернул к череде домов Нижнего города. Несколько парочек замешкались на берегу, оттягивая момент расставания.

У воды на бревнышке сидели девушка лет шестнадцати с толстой темной косой и коренастый русоголовый парень постарше. Она торопилась доплести венок, а ее дружок перебирал охапку полевых цветов, выбирая подходящие для венка, и подавал их подружке.

– Сейчас, еще немножко и доплету. И пойдем. А то опять батя с вожжами встретит… Давай вот этот, аленький… Ты меня проводишь, Степушка?

– Конечно, Стеша. Вот кабы не надо было расставаться!

Парень скользнул кончиками пальцев по белой шее вдоль косы. Девушка отпрянула.

– Ты чего?

– Да… комара отогнал. Тебе когда семнадцать будет?

– Скоро. На Покров.

– А мне на Воздвижение двадцать один исполнится. Значит, после Покрова сватать тебя приду. Пойдешь за меня?

– Все шутишь?

– Не-е, взаправду говорю. Так пойдешь? Отдадут тебя за меня?

– Пустой разговор. Твой батюшка, Фрол Тимофеевич, нипочем не согласится. Ему невестка с богатым приданым нужна, не такая, как я. Небось, уж присмотрел какую. Братьев твоих женил с выгодой для себя и тебя женит.

– Может, и присмотрел. Только я ни на ком, кроме тебя, не женюсь. Слово даю.

Степан потянулся губами к порозовевшей щечке. Стеша отгородилась ладошкой.

– Ну! Не балуй! Не жених еще… Все, готов венок, – девушка надела свое творение на голову, глянула на дружка из-под цветов, – ну как?

Парень примолк, любуясь ею. Потом встал, снял с головы подруги венок, надел на себя и пропел басом:

– Венчается раб божий Степан рабе божьей Степаниде.

Затем потянул Стешу за руку, поставил напротив себя, снял венок и торжественно водрузил его на девичью головку:

– Венчается раба божья Степанида рабу божьему Степану… Аминь!

С реки отозвался низкий гудок парохода. Девушка смотрела на друга серьезно, без улыбки:

– Погоди, я вот что задумала. Давай судьбу испытаем. Ежели венок наш поплывет по реке, значит, будет по-твоему, быть мне твоей женой. А ежели утонет, значит, не судьба, не дадут нам…

Степан закатал штанины, зашел по колено в реку и осторожно положил венок на воду. Тот качнулся на волне раз… другой… накренился… и медленно ушел вглубь.

Стеша побледнела.

– Поздно уже, домой давно пора.

Повернулась и пошла, почти побежала в сторону Набережной улицы. Степан догнал ее с мокрым венком в руках.

– Ну, ты чего? Вот он наш венок, держи. Высохнет. Подумаешь, волной захлестнуло. Это я виноват, поспешил.

– Нет, это я виновата, слишком туго сплела. Был бы поразлапистей, удержался бы. Как бы то ни было, венок утонул, значит не судьба.

– Да брось ты! Глупая затея. Подумаешь, венок! Как я сказал, так и будет. Я свое слово держу.

Просторный бревенчатый дом лесоторговца Крутихина стоял на высоком берегу, над самой кручей. Каменный фундамент, резное крыльцо, широкий мезонин с балконом выделяли его из ряда соседних домов. Из окна мезонина открывался завораживающий вид на серебристые воды реки Белой, широкой лентой огибающей гору. А дальше простирались бескрайние заливные луга Забелья. Горизонт терялся в голубоватой дымке марева. Закаты здесь казались далекими. А как в начале лета пели соловьи в роще на крутом склоне горы!

Хозяин дома, Фрол Тимофеевич, много лет тому назад, совсем юным пареньком пришел в Бирскую крепость с двумя старшими братьями откуда-то с севера, то ли из казанских земель, то ли с уральских заводов. Денежка у братьев водилась, никто не знает, откуда, но на лесопилку хватило. И занялись братья лесоторговлей. Дело у них заспорилось, тому способствовала река, по которой они доставляли свой товар в Уфу. Да и сам Бирск рос и строился. Уж очень удачное расположение было у поселка. Военная крепость на глазах превращалась в купеческий уездный городок. Благодаря полноводной реке, по которой доставлялись и увозились самые разные товары, процветали ремёсла, торговля, богатели купцы. Вскоре братьям стало тесно в маленьком Бирске. Старшие подались в Уфу, открыв там торговлю, а младший, Фрол, к тому времени женился, отстроился и прочно осел в полюбившемся месте. Жена его, Агафья Прохоровна, бирская мещанка, родила ему трех сыновей. Старшие Михаил и Николай характером и внешностью удались в мать, спокойные, сговорчивые, хлопот отцу не доставляли. А младший, Степан, рос упрямым, своевольным, характерным – в отца. Между отцом и сыном частенько вспыхивали ссоры. Как известно, больше всего в близких людях нас раздражают свойственные нам самим недостатки. Матери то и дело приходилось гасить конфликты, примирять мужа и сыночка. До поры ей это удавалось. Тот ребенок, с которым больше всего забот и тревог, и есть самый любимый, потому сердце Агафьи Прохоровны за младшенького более всего болело.

Проводив Стешу, Степан торопливо поднялся в обход улиц по крутому склону, по едва приметной, одному ему ведомой тропинке, прямиком к своему дому. Узкий месяц словно нырял в облаках, таких же темных, как само ночное небо. Семья Крутихиных собралась за столом вокруг самовара. Сам хозяин, Фрол Тимофеевич, был невысокого роста, но крепкий, с широкой грудью и сильными руками. Никто не осмеливался спорить с ним, натолкнувшись на пристальный взгляд из-под кустистых бровей. И жена не решалась напрямую перечить мужу, у нее были свои методы, чтобы сменить его гнев на милость. Кроме родителей за столом сидели старшие сыновья с невестками. Оба сына недавно женились, строились, а пока жили в родительском доме, места всем хватало. За столом не было лишь младшего сына, и отец хмурился, поглядывая на пустой стул. Вернувшись, Степан приготовился к нагоняю, но отец был настроен на удивление миролюбиво.