Александр Бруссуев - Я написал книгу

Я решил сформулировать вопрос иначе: не зачем, а – кому?

И ответил без особых мозговых усилий: я нужен самому себе.

Идей у меня было преизрядно. Печатать на клавиатуре получалось все быстрее и быстрее. Поэтому пусть все будет, как будет.

Мое решение продолжить писать совпало с поездкой на личном автомобиле в российскую глубинку. Когда-то в Тверской губернии процветали всякие Бежецки, Весьегонски, Красные Холмы и Кесовы Горы. Все эти города входили в Новгородскую вольницу, которую целенаправленно разрушали всякие князья, типа Александра Невского, и цари, типа все того же Ивана Четвертого. Что можно сказать – разрушили, обложили со всех углов церквями, а в советское время – коровниками с различным крупным рогатым скотом. К началу второго тысячелетия от коровников и церквей остались руины, народ одичал и смотрел друг на друга волком.

Здесь, в Кесовой Горе, и жил брат моей мамы дядя Степа. Сюда я и приехал на почти новом автомобиле Форд с родственным визитом. Здесь в кругу близких мне людей, выпив самогону и закусив карасями из пруда, я и поделился своими планами. Выпивка была самодельной, дяди Степиной выделки, караси были жаренными, а мы все – родней.

– И долго ты собираешься еще по морям ходить? – спросил меня дядя Степа.

– Как получится, – ответил я. – Буду книги писать, а если их издадут, то с морем сразу же завяжу. Сделаюсь писателем.

– В каком жанре? – поинтересовалась тетя Рита. – В морском?

– Ментовские детективы – вот в каком, – уверенно сказал мой двоюродный брат Вовка, мент в чине майора.

Я со скоростью увлеченного потрошителя освободил очередного карася от миллиона его составных костей и, смахнув с бровей капельки пота, заверил:

– Никакие ментовские детективы. Только то, что на душу ляжет. Про море, конечно, но и про старину, про нашу Ливонскую историю и про викингов, про «Калевалу», про «Библию», про Былины, про конец света и про Тойво Антикайнена.

– Кто же тебя читать-то будет, – вздохнул мент Вовка. – Вот, если бы про ментов, как все – тогда – да.

Мы сидели за праздничным столом, рядом бессмысленно показывал говорящие головы новостной канал телевизора, которым я тайком отключил звук, на подоконнике ждали своего часа мобильные телефоны, каждый на своей волне.

«Читать будут», – подумал я. – «По крайней мере – я сам. А про своих ментов пиши сам».

Отчего-то я воздержался произнести эти слова вслух, только подумал. Но мысли, как известно, имеют свойство быть материальны. На телевизоре случился «запил» из квадратиков, а все наши телефоны радостно моргнули подсветками экранов.

«Ну, вот, спасибо тебе, братец-алкоголик Женька!» – про себя ухмыльнулся я. – «Welcome to Паранойя-клуб».

Совсем скоро я покинул обогатившую меня культурно и познавательно Кесову Гору, покрутил руль вдоль полного бездорожья тверского угасания и дал газу.

Редко, когда на широких грунтовых дорогах, так сказать, «федерального значения», встречаются места, которые не проехать, не обойти. Пес с ним с отсутствием асфальта, но если у народа есть машины, он будут ездить, потому что иначе – никак. А если ездит народ, значит можно проехать и мне.

Но проехать по широкой езженной грунтовой трассе «Тихвин – Алеховщина – Лодейное Поле» мне оказалось не суждено. Точнее, проехать-то я, в конце концов, проехал, только с потерями и, вообще, чудом.

Хорошо укатанная трасса позволяла разгоняться, если не до 62 км/ час, то до 58 км/ час – это точно. Я выехал из очередного поворота и сразу обратил свое внимание на то, что дальше – хана, дальше – проезда нету. Можно было только перепрыгнуть через ровный ряд внушительных булыжников, пересекавших весь путь. Прыгать мой Форд не умел. Я отчаянно нажал на тормоз, но это было, скорее, от отчаянья.

Когда машина идет в занос, вращения руля – только временная мера. Столб, кювет, либо встречный транспорт – вот вероятный итог. В моем случае ни столба, ни кювета не было, зато откуда-то вылетела встречная «буханка», УАЗ-452. Она тоже удивилась преграде и тоже принялась крутить рулем и юзить вправо-влево.

Мы разошлись с «буханкой» на почтительном расстоянии друг от друга, в сантиметрах, этак, пятнадцати. Дядька, руливший ей, ругался, округлив глаза. Зубы у него были через один, волосы бесцветными кудельками прилипли ко лбу, а кепка в пятнах то ли крови, то ли отработанного масла, прилипла к волосам. Он, в свою очередь, вероятно, тоже рассмотрел мое одухотворенное лицо в таких подробностях, которых мне самому и в зеркало-то не видно.

Его УАЗ взбрыкнул козлом через камни и тотчас же свернул направо к своей обочине. Мой Форд проделал тот же маневр и в том же месте и тоже свернул направо. Конечно, звук удара о камни моей машины долго еще метался меж берез и сосен, но повредился я не сильно: смял всего лишь одно колесо. «Буханка» вообще не ушиблась на беглый осмотр, все-таки она была выше над землей, чем моя машинка.

– Видал? – сказал мне шофер уазика, подошедши поближе.

Я в ответ лишь горестно вздохнул.

– Это что же такое? – спросил он меня. – Сейчас нас расстреливать из бесшумных пистолетов будут?

– Кто? – очень удивился я, даже перестав на несколько секунд горевать по колесу. – Почему?

– Так на тебя покушение, а меня, как свидетеля завалят, – доверительно сообщил мне шофер. – Все, как в кино. Ты, видать, банкир?

– Писатель, – отчего-то я представил себя сопричастным к роду деятельности, которым пока не занимался серьезно.

– А, – кивнул головой дядька. – Ну, тогда, вряд ли. Только какая же это падла булыжники на дороге разложила?

Последние слова он прокричал, тряся кулаком в сторону леса.

Из чащи никто не вышел, лесу было безразлично.

– Может грейдер прошел и камни так выворотил?

– Точно, грейдер, – шофер посмотрел на меня, как на сумасшедшего. – Писатель, бога в душу мать!

Он уехал, а я принялся устанавливать запаску, пытаясь проанализировать произошедшее.

Если это покушение, то это не покушение. А, может быть, это шофер – банкир? Да без разницы, пусть мы оба такие вот странные банкиры. Тогда это всего лишь предупреждение. Угроза, так сказать. Только не понятно, от кого и зачем. Ни ментам, ни барыгам, ни церкви, ни чуркам дорогу я не переходил. Материальный мир исключается. Тогда остается нематериальный. А здесь-то что? А здесь паранойя, белочка и легкое психическое расстройство. Опять же не ко мне. Пусть будет грейдер.

Для того, чтобы писать книги, нельзя останавливаться. Надо стремиться к материалу, надо его искать, надо его пропускать через себя, надо его выкладывать в строки. Такой вот материализм.

И я согласился с теми словами, нечаянно произнесенными мной за столом дяди Степы. Я буду писать, и моим единственным судьей сделаюсь я сам. Время будет моим арбитром. Рукописи не горят, только надо их создавать.