Даха Тараторина - Кривая дорога

Близняшки с одинаково оттопыренными ушами одновременно вскинулись:

– Устроим, устроим! Уже можно?

Василиса их тут же охолонила:

– Держим себя достойно, не буяним, гостей не пугаем!

– Да, премудрая! – девчушки почтительно склонили головки, не прекращая при этом хитро переглядываться и планировать очередную пакость.

– Не обижайся, сестричка, – обратилась Василиса ко мне, – сама понимаешь, глаз да глаз нужен за этими хвостиками. Что случилось у тебя?

Я как можно равнодушнее пожала плечами:

– Да вот, муж куда-то запропастился. С утра ищу, а он как сквозь землю…

– Что-о-о-о?! – девки разом переменились в лицах. – Так это не просто мужик какой? Муж законный?!

– Как так-то?

– А я говорила!

– Веры им нету!

– Ещё один?

– Точно найдут у Зазули!

– Тьфу, не поминай волочайку 37 37 Волочайка – распутная жена. , ещё явится!

– Тихо! – прервала гомон Василиса. Вот уж точно Премудрая. – Бабсовет. Всех зовите.

– Да пока соберутся, ужо и первый снег ляжет, – справедливо возразила Доброгнева.

– Тогда собираем всех, кто поблизости.

Не прошло и часа 38 38 Да, час у славян тоже был. Только равнялся полутора современным. , как в комнатке негде стало ступить. Девки, бабы и молодухи ругали мужиков почём зря, голосили, злились и произносили такие слова, что не всякий сапожник знает. Сходились в малом, но важном: все мужики одинаковы; огурцы лучше солить в дубовых бочках; Серого надо искать у полюбовницы. Послушав гомон и проникшись идеями, я начала верить. По крайней мере, в то, что касается овощей.

Судя по всему, заниматься в волчьем селении было решительно нечем. Дури в головах женщин скопилось столько, что с лихвой хватило бы на всю нашу деревню, а дать себе волю удавалось редко.

Бабы посходили с ума: вооружились мётлами, повязали платки на манер шеломов, нахватали провианта – сладких леденцов – и пошли в бой.

Сунувшегося узнать, что да как, сторожа снесли единым махом, обвиняя сразу в блуде и мужеложестве. Вывалили в огромную обеденную залу на первом этаже, соединяющую мужскую и женскую половины дома, и слегка притихли. Что делать-то? За кого и где воюем? Я украдкой выдохнула, надеясь, что шум не привлечёт внимание Агнии и прятаться за спинами товарок не придётся.

Навстречу вышел немолодой оборотень с посеребрёнными висками:

– Что за гомон?

– А сил наших терпеть больше нету! – подбоченилась Доброгнева.

– Управы на вас никакой! – пискнули близняшки.

– Творите, что вздумается! – подтвердила Василиса.

Волк тяжело вздохнул:

– Опять тряпок надо новых? Только ж в прошлом месяце привозили…

– Да нужны нам твои платки… – заикнулись было из толпы, но Премудрая встряла:

– Так и что же, нам теперь в одинаковом ходить? На вас, мужиков, никакой надежды! Привезли моток льна одного цвета – красуйтесь, девоньки! – и шёпотом: – Куйте железо, пока горячо!

– На ярмарку хотим!

– Торговцев пригласите!

– Вам, небось, и вовсе всё равно, в чём мы ходим!

Мужик подтвердил, мол, действительно всё равно, но тут же исправился:

– Красавицы, да разве платки да очелья сделают вас лучше? Вы же и так у нас самые-самые! Кого хотите спросите – согласятся! Что ж вы скандалите-то каждую седмицу, спасу от вас нет! – запнулся, исправился: – То есть, себя бы поберегли. Ноженьки ведь стопчете, голоса, словно реченька журчащие, сорвёте…

– И то правда, – донёсся противный писк из толпы.

– Вы же у нас самые ласковые…

Бабы довольно захмыкали.

– Самые нежные…

Согласно закивали.

– Самые разумные и добрые…

– Правду молвит, чего это мы?

– Ну так, может, повечерять бы чего лучше сготовили? – забросил наживку изворотливый мужик, – а я бы с Агнией поговорил. Может, и купцов каких заманим, сменяем вам безделушку-другую.

И закончился бабий бунт, так и не начавшись, продались заступницы за новые серьги.

Я с силой провела руками по лицу, втайне радуясь, что возмутительницы спокойствия разбежались доставать чугунки да топить печь, ловко увернулась от протянутой стопки тарелок – расставь, дескать, – и завернула оглобли 39 39 Завернуть оглобли – ретироваться, спрятаться, отступить. , пока народ снова не разойдётся.

Серый, паскуда такая, мирно сопел, свернувшись калачиком, в единственной комнате, куда я не додумалась заглянуть, – в нашей.

Притворив дверь, я остро почувствовала, до чего же холодно там, снаружи, в темнеющем с каждым мигом вечере, без мужа. Подошла на цыпочках, прибрала спутавшиеся белёсые пряди со спокойного светлого лица. Серый улыбнулся, как ребёнок, поймал сквозь сон ладонь, прижал к губам да так и замер. Никому его не отдам.

– Ты спишь?

– Угу.

– Ты крепко спишь?

– Угу.

– Тогда просыпайся.

– М-м-м…

– Люба мой, вставай.

– Лучше ты ложись, – Серый цапнул меня за пояс, повалил на кровать и устроил подбородок на животе.

Я вдохнула терпкое тепло. Когда-то, очень давно, я оставила ради него дом и семью. Теперь его черёд платить тем же.

– Поднимайся. Нам пора.

– Неа. Ни за что, – суженый зарылся носом в мой старенький сарафан, спрятал хитрые глаза, – я сегодня уже набегался. Теперь только спать.

– Это ж где ты, интересно, набегался? Весь день тебя ищу!

– С Данко, – пробормотал муж. И не поймёшь, то ли вина в голосе, то ли просто сонный, – охотились. Хороший мужик оказался.

Ну конечно! Не так уж далеки оказались сплетницы от истины: не полюбовницу себе сокол мой нашёл, а друга закадычного. С женой-то зайцев гонять, небось, не так весело. Я грубо скинула Серого и встала сама.

– Мы уходим.

– Куда это? – опешил он.

– Мы совсем уходим. Хватай пожитки.

Ну теперь-то проснулся!

– Фрось, шутишь, никак?

– Вот ещё!

Я зацепила дорожную суму, закинула в неё разбросанные по комнате вещи. Чуть подумав, добавила местное добротное одеяло – нам оно куда как нужнее.

– Ладушка, что случилось? Кто тебя обидел?

– Меня? Меня поди обидь! Порву ж!

– Порвёшь, – грустно кивнул муж.

Я отложила сборы, присела рядом. Будем считать, что на дорожку:

– Ты мне доверяешь?

Серый помедлил чуть дольше, чем следовало бы:

– Конечно.

– Тогда идём. Это место отберёт тебя у меня. Мне не нужна стая. Ты у меня есть, и этого достаточно.

Серый вскинул обиженные глаза:

– А мне?

– Что?

– Ты не подумала, что стая может быть нужна мне? Я был воспитан так, рождён в семье. Я не могу оставить их, как только нашёл! Здесь моя мать!

Я холодно оттолкнула порывавшегося обнять мужа:

– Когда я ради тебя бросила свою семью, не сказала и слова.

– Это другое…

– Почему же?

– Я думал, они мертвы!

– А я не знаю, живы ли мои сейчас!

Серый презрительно фыркнул: