Анфиса Каховская - Правдивая история короля Якова

Но всё, конечно, закончилось хорошо: мужественный царевич всё же одолел в поединке коварного врага – под неистовые крики восторга всего зрительного зала – и нашёл способ пробудить от волшебного сна своего отца. В сказочном царстве вновь наступил мир.

И несколько десятков простых горожан, в течение трех часов не встававших с жёстких неудобных скамеек в тёмном, грязным зале, были так этому рады, словно от благополучия какого-то неведомого царевича, которого они видели впервые, из непонятного государства, которого и не существовало, скорее всего, на самом деле, зависело их собственное благополучие. И каждый ушёл домой чуточку счастливее, чем раньше, хотя, по сути, ничего в их жизни не изменилось. Такова была сила искусства.

Но Дарина, даже возвращаясь домой по тёмным улочкам, всё ещё видела перед собой красивое лицо царевича: он стоял на краю сцены вместе с другими артистами, устало улыбаясь. Волосы его слиплись от пота, а дыхание было прерывистым. А Дарина смотрела на него, не отрываясь, не замечая, что механически хлопает в ладоши в такт с остальными зрителями, и плакала, и не тяжелая судьба прекрасного царевича была причиной её слёз, она плакала потому, что вот сейчас занавес закроется, и скроет от неё того, кого она уже любила всей душой.

Судя по всему, не она одна испытывала подобное чувство. В тот момент, когда один из служащих театра начал уже тянуть залатанную, неопознаваемого цвета тряпку, которую здесь гордо именовали занавесом, полная девица, прорыдавшая басом весь спектакль, вдруг запрыгнула на сцену и повисла на шее у царевича, заливая его своими слезами, и чуть не уронила его. Все: и зрители, и артисты – дружно засмеялись. Эта толстушка своей несуразной выходкой, наверное, сумела выразить чувства всего зала.

Но царевич, как ни странно, совсем не рассердился. Он осторожно, но твёрдо оторвал от себя поклонницу, а когда она в непроходящем припадке любви попыталась напрыгнуть на него вторично, вдруг взял в руки её круглое, мокрое от слёз лицо и смачно поцеловал её в щёку. Зал взревел от восторга. Бедная толстушка, сражённая наповал, зашаталась и несомненно бы упала, если бы её не подхватил плечистый молодой артист, игравший друга царевича. Он бережно отгрузил её практически бездыханное тело на ближайшее кресло и убежал за занавес, скрывший уже остальных артистов.

Зрители тоже стали расходиться. Было уже поздно, всем завтра предстоял трудный рабочий день. Даже толстуха, поднявшись с кресла и бросив тоскливый взгляд в сторону занавеса, уныло поплелась к выходу, бормоча что-то себе под нос.

И только Дарина всё ещё стояла, не в силах заставить себя выйти. Её поразила смелость толстушки. И ещё. Было что-то ещё, что не давало ей покоя. Последний раз взглянув на сцену, она наконец покинула пустой зал. Ей многое надо было обдумать сегодня.

– Две недели. Две недели! И всё псу под хвост! – Иларий вскочил. – Две недели мы везли эту Траву – и всё зря?

– Тише ты! – шикнул на него Пармен. – Незачем об этом сообщать всему городу. И сядь уже. Что за манера прыгать, как обезьяна!

– И ешь уже! – это Каролина сунула ему под нос миску.

Артисты сидели вокруг костерка, который разложили возле повозки. По случаю неожиданного похолодания все закутались в тёплые одежды. В Столице они устроились неплохо. В каждом городе, где они давали представление, как правило, находился пустырь вдали от шумных улиц, где можно было на несколько дней поставить повозку. Здешний пустырь был ничуть не хуже всех прочих, а может, и лучше. С одной его стороны торчала полуразрушенная каменная стена неизвестного происхождения, вероятно, остатки чьего-то дома, которая прекрасно укрывала от ещё довольно холодного весеннего ветра. Жилые кварталы начинались далеко за пустырём, вселяя надежду, что новосёлов никто не потревожит. Правда, с одной стороны этого райского местечка доносился весьма ощутимый запах свалки. Но какой же пустырь без свалки! Городские жители просто уверены, что все пустыри предназначены исключительно для того, чтобы перетаскивать туда то, что ужасно воняет.

В остальном здесь было вполне уютно. Если учитывать, что они не собирались оставаться тут надолго.

Затухающий костёр слабо мерцал в темноте, поздний ужин подходил к концу, но, против обыкновения, никто не спешил отходить ко сну. Все сидели вялые и подавленные, без аппетита жевали полуостывшие овощи. Сегодня прямо перед вечерним спектаклем до них дошла весть, что тщательно планировавшееся покушение провалилось.

Но они ещё раньше догадались об этом. Смерть первого человека в государстве – слишком яркое событие, и поэтому, если бы Верховный Ворожей был мёртв, слух мгновенно разлетелся бы по городу. Но городская жизнь в этот день ничуть не изменила свой ход, не было ни малейших намёков на тревогу. Следовательно, он был жив.

К вечеру это подтвердилось. Верный человек из дворца рассказал другому верному человеку, а тот ещё одному, и этот, третий, передал Пармену, что покушение не удалось, хотя никто не мог объяснить, как такое возможно: несколько десятков человек своими глазами видели, как нож вошёл в тело Арна. Но как бы то ни было, а все надежды на новую жизнь рухнули.

– Что же нам теперь делать? – тихо спросил Северин, ни к кому конкретно не обращаясь.

– То же, что и раньше, полагаю, – так же тихо, после большой паузы, сказала Каролина, – ездить по стране и с помощью наших спектаклей внушать людям ненависть к тирану и вербовать помощников. И ждать нового шанса.

– Нового шанса? – вскинулся опять Иларий. – А когда он будет, этот шанс?

– Арн покидает свой замок раз в год, – включился в разговор Урош, который задумчиво теребил палкой угли в костре.

– Ждать год?! – Иларий чуть не подпрыгнул. Для восемнадцатилетнего человека слово «год» является синонимом вечности.

Пармен хлопнул его по затылку:

– Сказал, не кричи. Накличешь стражников по нашей души.

– Ешь лучше, – опять напомнила Каролина, – а то твоя толстуха разлюбит такого тощего.

Сегодняшнее происшествие на спектакле не прошло, конечно, мимо внимания артистов. Любвеобильные поклонницы Илария были любимой темой всей труппы. И, надо сказать, благодатной темой – почти каждый спектакль давал повод для шуток. Но на этот раз было что-то из ряда вон выходящее.

Толстуху эту все приметили несколько дней назад, ещё до прибытия в Столицу. Её нельзя было не заметить, во-первых, из-за её габаритов, во-вторых, из-за её экстравагантного наряда – её платье состояло сплошь из кружевных рюшечек и фестончиков, от чего она казалась гигантской ходячей подушкой, и в-третьих, она весь спектакль прорыдала густым басом, изредка прерываясь, чтобы громко высморкаться в кружевной платочек размером с простыню.