Лидия Бормотова - Бездна

***

Пришло время наведаться к Серову.

Артём стоял у памятника Пушкину, оговоренному месту встречи с Коляном, и ждал. Случайно ли он назначил встречу именно здесь? Как-то само вырвалось. Впрочем, его выбор приятелю не показался странным или подозрительным, хотя на площади Ленина было бы удобнее: там все автобусы останавливаются. Но так уж сложилось за долгие годы, что Пушкинская аллея стала признанным местом свиданий. Даже если забыл, где назначен сбор, смело иди сюда – не ошибёшься. И никаких тебе подозрений, что в двух шагах за домами живёт кто-то, притягивающий к себе магнитом.

Колян запаздывал. Но это совсем не беспокоило Артёма. В Зелёном посёлке их не ждали к определённому часу, да и сам он пришёл пораньше, к тому времени, когда студенты после занятий возвращаются домой. Он приходил сюда каждый день, чтобы из-за памятника увидеть хрупкую девушку с белокурым хвостиком на затылке, следующую одним и тем же маршрутом.

Он стоял уже минут двадцать. На него стали обращать внимание завсегдатаи проспекта. Две пожилые женщины на лавочке, глядя в его сторону, перешёптывались и кивали друг другу, подростки на скейт-бордах, носящиеся из конца в конец, уже делали ему ручкой со смешками. А тут ещё готы, расположившиеся живописной группкой прямо на траве под деревьями (вернее, на доске, брошенной на траву), начали коситься и подхохатывать.

Но последней каплей стал какой-то мужик нетрезвого и потрёпанного вида. Он остановился напротив шагах в пяти, закурил и с досадой высказался:

– Зря ждёшь, паря. Не пришла и хрен с ней! Не роняй лица, уходи! Будет знать, вертихвостка, как нашего брата того… динамить!

Артём выругался про себя и, отвернувшись от доброжелателя, пошёл вдоль аллеи. В самом деле, лучше прогуляться, чтоб не мозолить глаза публике.

Впрочем, совсем уходить он не собирался, как и менять свои планы.

***

А Колян летел, как угорелый, предчувствуя, какой нагоняй ждёт его от Артёма. Он успел устроиться на работу, хотя в городе не так легко было найти то, что его бы устраивало. Родители не попрекали единственного сыночка, бросившего колледж и возомнившего себя художником, и согласны были содержать его и дальше. Но совесть не позволяла сидеть у них на шее. Пиццерия как нельзя лучше подходила парню, которому позарез требовалось свободное время и ежедневные карманные деньги. Разнёс заказы, получил гро́ши (платили сразу по окончании смены) – и сам себе хозяин. Правда, если бы он был единственным разносчиком, свобода могла бы только сниться. К счастью, удалось договориться с напарником и поделить рабочий день пополам, тот предпочитал работать после обеда. Сегодня, как на зло, пришлось мотаться в разные концы города, и со временем он немного не подрассчитал. Потом надо было бежать домой переодеваться. Не явишься же к Серову абы в чём! У него для этого случая было приготовлено всё парадное: чёрные брюки с серебристой искрой (джинса – это не серьёзно!), фирменная белая рубашка и лаковые остроносые штиблеты. Почти как у Альберта. Уж этот-то аристократ знал, что следует носить.

Вот, ещё один поворот, а там уже сквер, за ним площадь с вождём… Колян вытер со лба пот… А кстати, зачем Тёма к Пушкину-то потопал? Прямо здесь бы и встретились, на автобусной остановке. Ничего не попишешь, придётся влачить свои натруженные стопы к памятнику. Набегавшиеся по заказам ноги, и правда, подрагивали от усталости. Ничего, последний рывок…

Из-за угла вывернула Стаська, и они столкнулись в буквальном смысле нос к носу. Опешив от неожиданности, открыли рты и вытаращились друг на друга, прежде чем их языки опомнились.

– Ты чего здесь? – первой пришла в себя девушка.

– Меня Пушкин ждёт. Тьфу ты, Артём…

– Понятно. У памятника. А я из школы…

– Извини, опаздываю… – Колян обошёл подругу, собираясь продолжить прерванный марафон.

– Пошли вместе, – Стаська решительно развернулась за ним.

Бежать за длинными ногами художника, отмахивающими шаги в два раза длиннее учительских, было нелегко, и девушка быстро запыхалась. Если бы он не взял её сумку, набитую тетрадями, совсем бы отстала.

В парке на пути к площади было полно народу. Здесь коротали время и те, кто ждал по расписанию автобусы, и те, кто в обеденный перерыв выходил из офисов размять ноги, и студенты со школьниками, у которых к этому времени закончились занятия, и вообще – место проходное, пешеходное, без машин, ведущее в разные концы, а потому никогда не пустующее. По такому случаю ушлые коммерсанты обосновались здесь с большой выгодой – настроили ларёчков: с горячими хот-догами, с мороженым, соками-водами, с открытых лотков торговали сувенирами и всякими безделушками.

Друзья торопились и на всякую ерунду не отвлекались, едва успевая лавировать между прохожими. Но вдруг Стаська врезалась лбом в спину Коляна, застывшего на месте столбом. Только она раскрыла рот, чтобы выругать приятеля, как глаза её обнаружили причину его оторопи.

Между деревьями ближе к дорожке галереей слились выставленные картины какого-то художника. Она мазнула по ним беглым взглядом, ухватив лишь яркость красок и неопределённые абстракции. Полотна были без рамок, без ценников – то ли выставленные на продажу, то ли ради тщеславия автора, оповещающего мир о существовании гения, узревшего иную реальность. В конце галереи на треножнике стояло новое творение, не законченное, над которым самозабвенно взмахивал кистью уличный живописец.

– Ты что, самодеятельных рисовальщиков никогда не видал? – подпихнул приятеля острый кулачок.

Трясущийся палец столба выписывал кренделя, пытаясь сосредоточиться на спине художника, которая уходила то вправо, то влево, то откидывалась назад, побелевшие губы сипло выдавили:

– Альберт…

Стаська вздрогнула, будто её ударили, и впилась глазами в творческую личность. Если бы не Колян, ни за что бы не узнала, пролетела мимо. Говорят же: у художников глаз – алмаз. Цепкий и памятливый. Раз увидел – запечатлел, спустя годы и расстояния может портрет нарисовать. Альберт, и впрямь, сильно изменился. Безукоризненная аристократическая осанка испарилась, плечи ссутулились, чёрный костюм был мятый, затёртый, вытянутый на коленях и локтях, и вообще – словно его не снимали сутками, прямо в нём и спали. Некогда блестящие штиблеты потрескались, забились уже несмываемой грязью (если он вообще себя утруждал мытьём). Почувствовав на себе пристальный взгляд, живописец обернулся и тоже остолбенел. На давно не бритом лице застыл испуг. Он сильно постарел с приснопамятной встречи. Седая щетина неряшливо кустилась в глубоких складках от крыльев носа до подбородка. От элегантной стрижки не осталось и следа, косматая шевелюра напоминала растрёпанный овин, тронутый заморозками и блестящий прожилками инея вперемешку с какой-то трухой.