Дарья Гущина - Ведьмина доля

– Уля, не злись, – Жорик нервно поправил удавку и скомандовал: – Вдохнула – выдохнула – расслабилась! Погоди звонить! Лекарство наперёд!

– Убью, – я съёжилась и стиснула ладони коленями.

– Так уже ж. Иль нэ? – дух зазвенел на кухне склянками.

Я вспомнила дымящие лужицы и скривилась:

– Арчибальда убью.

– Без суда и следствия не имеешь права, – Жорик протянул рюмку с зелёной жижицей. Одуряюще запахло мятой. – До дна.

– Твое здоровье, дружище.

Он ухмыльнулся:

– Шуткуешь, ведьма?

Зойка несмело выглядывала из гостиной. Я поставила рюмку на тумбочку и с минуту выбирала, что первее – попытать девчонку или наорать на Арчибальда. Выбралось второе. Знак, который я оставила на поляне, недолговечен, и надобно лужицы ещё раз изучить – тем, кто умеет работать с останками своих.

– Алё, Арчиба…

– А-а-а, Ульяна Андреевна! Вечер добрый! – перебил меня густой баритон. И замурлыкал, успокаивая и убаюкивая, затягивая разум в сонную дремоту: – Ульяна Андреевна, что ж вы беспокоитесь-то про нас? Вы не волнуйтесь, всё хорошо! Лишних никого нет, налоги ведьмам исправно заплачены и патенты в порядке, ребятки мои все на месте…

– Арчибальд Дормидонтович, хватит! – рявкнула я, и он послушно заткнулся. Я устало добавила: – Скажите, какого лешего трое ваших несовершеннолетних шатаются ночью по городу, нападают на ведьм, а после убивают друг друга, потому как во что-то вляпались, а признаваться не хотят?

– Где, когда, кто? – спросил он сухо.

Я вкратце рассказала, опустив Зойкино присутствие.

«Паук» помолчал и сообщил:

– Мои все по домам, а чужих мы с год не видели. Вы не ошиб…

– А амулеты с патентными метками у всех есть?

Минутная пауза, и деловитое:

– Перезвоню чуть позже.

Я положила сотовый на тумбочку и снова посмотрела на Зойку. И вспомнила. Разулась, скинула куртку на Кирюшины руки, вооружилась тапкой и побежала обшаривать квартиру. Либо у меня паранойя, либо… Паучок нашёлся на подоконнике в гостиной – плёл себе тихо паутинку, прячась за фикусом. Я отодвинула горшок и безжалостно прибила насекомое. На подошве осталась красная клякса. Я снова проверила хату, но ничего подозрительного не нашла. Вернулась в коридор, села на пуфик и посмотрела на Зойку. Та замерла у дверного косяка и не сводила с меня настороженного взора.

– Зоя, детка, – я фальшиво улыбнулась, – а ты ничего не хочешь рассказать? Почему за тобой охотятся? Откуда знают, что ты здесь? Кто ты, чёрт побери, такая?

Она помолчала, неловко теребя край майки, и посмотрела на меня с вызовом. Я бы села, если б не сидела. Серые радужки стали абсолютно белыми, без признака зрачков, а из уголков глаз потекли ручьи тумана.

– Ой, ёж твою ж маму, бляха муха! – испуганно заматерился Жорик. – Я ж сказав, шо она не то, за шо показывается!.. – перекрестился и зашептал: – То ж не людь, Уля, то ж бисово дитё, адово семя, демонское…

– Жора!.. – я поёжилась. В квартире враз стало сыро и мерзко.

– Ой, що будэ, матиньку мою… – он снова перекрестился и на дикой смеси русского, украинского и немецкого зашептал матерную молитву.

– Жорик, ты же атеист.

– Так времена-то, Уль, нынче…

Зойка криво улыбнулась. Призрак очень хотел забиться в любимое кресло и накрыться газетой, но мимо девочки пройти не решался. Кирюша вопросительно бряцал костями, переступая с ноги на ногу. А я приходила в себя и понимала, что ожидала подобного. Не зря ж она так жадно интересовалась нечистью. И как же в ней всё… нечисто. Или… не дочищено. Тумана – визуальной и материальной силы – быть не должно. Это как послед у нечисти – неусвоенные клочья переданной силы. Но она же ведьма, откуда такое явление?.. И кто что ей передал – как это возможно?..

– Внешне меняешься?

Она отрицательно качнула головой. Губы побелели и сжались в тонкую полоску, почти слившись с кожей лица.

– Совсем? Только глаза?

Зойка кивнула. Ещё и немота при изменениях…

Я вытянула ноги и призадумалась. Потомки нечисти и людей – нонсенс, если только нечисть не высшего порядка. И даже с высшей нечистью дети случались крайне редко. А выживали – ещё реже. И если она почти не менялась внешне, значит, кто-то в семье был одержимым. Причём долго, едва ли не с рождения. Тогда магия нечисти пропитывала кровь и передавалась по наследству. Маму можно смело исключить – она ведьма, а у нас иммунитет от одержимости. Значит, неизвестный папа, ведь сила так и хлещет. Родство очень близкое. Правда, ещё есть вариант врождённой необычности…

– Дай-ка лапку, – я протянула к ней руку ладонью вверх.

Зойка подошла и положила свою ладонь на мою. Я пошевелила пальцами, выплетая связующую нить, и едва не навернулась с пуфика. Её сила била током, ошпаривала крутым кипятком. Кирюша едва-едва успел подхватить меня под мышки. Я судорожно втянула носом воздух, чувствуя, как опять чешется левая рука, как дрожат колени и спазмом сжимаются внутренности.

– Жор, а налей-ка ещё…

Призрак послушно скрылся на кухне, девочка села на пол, обняв колени, а я с минуту просто дышала, успокаивая организм. Нет, необычность – мимо. Однозначно потомок. Струящийся из глаз туман уже собирался небольшими облачками и устилал пол, пропитывая воздух сыростью. Жорик принёс мне рюмку, испуганно крякнул и отправился открывать окна.

– Раньше нападали?

Зойка кивнула и показала два пальца.

– Два года назад?

Качает головой – нет.

– Два месяца назад?

Кивает.

– Похитить или убить?

Показывает – первое. Логично. Убить бы хотели – давно бы убили. Живой нужна зачем-то.

– Алла знает? И хотела не только показать тебя Верховной, но и… спрятать? Защитить?

Зойка кивнула, отвернулась, сжалась в комок.

– Жор, дай и ей рюмку. Не алкоголь же, а от… нервов. Да не трясись ты так, бояка! Самое страшное с тобой уже случилось – ты умер. Дай сюда.

Я забрала у призрака рюмку и села рядом с Зойкой. Обняла её за плечи и притянула к себе. Бедное создание… Та управилась с успокоительным и вернулась в привычный облик – упрямые серые глаза, дрожащие губы.

– Извини, – попросила тихо, – но я должна знать… Алле надо было сразу всё рассказать, и я ещё стрясу с неё объяснения. Знай я раньше… не случилось бы того, что случилось. Я бы приготовилась и… Всё-всё, успокойся…

Зойка хлюпнула носом и расплакалась, глухо, рвано, хрипло. Как плачут взрослые, не умеющие плакать. Не желающие плакать у кого-то на плече. Отвергающие понимание и сочувствие как нечто недостойное. И так некстати запищал домофон… Кирюша снял трубку, молча выслушал говорящего и показал мне на сотовый.

– Спасибо, дружок, я знаю, – устало кивнула. – Арчибальд, собственной персоной. Передай, чтобы подождал.

Скелет укоризненно клацнул нижней челюстью. Я подняла брови: