Виктор Вассбар - Понять и полюбить

Стали разбираться, с какой такой надобности Чумаченко оказался ночью во дворе дома Севостьяновых.

Поначалу Кузьма говорил, что случайно оказался во дворе дома Севостьяновых, – смиренным взглядом и тихим жалобным голосом клонил к себе толпу людей: «Люблю гулять ночью, особливо после тяжёлой дневной работы. Свежо, дышится легко, голова думы всякие благие думает», – но после слов жены Севостьянова – Авдотьи, в руках которой появился топор: «Гулять возле нашего коровника, прячась в тени?» – Чумаченко перестал юлить и завираться.

– Смилуйтесь, люди добрые! – возгласил он. – Не рубите руки! Пошёл во двор уважаемого в селе человека Куприяна Фомича Севостьянова по наущению хозяина моего Ивана Самойловича. Сильную злобу он затаил на него за то, что тот надумал мельницу паровую строить.

– Коли правду говорит, развяжи его, Куприян Фомич, – сказали люди. – И пусть восвояси идёт. Человек он подневольный и зла никакого не сотворил…

– Разве что нос Куприяну раскровянил, – звонко засмеялась Таисия Иванова.

– Бог с ним… с носом, заживёт, – ответил Севостьянов. – Тут дело в другом. Надобно чтобы он бумагу написал, что не наговор слова его на Тузикова, а истину глаголил. Ежели отпустим его, на попятную пойдёт, докажи потом, что правду говорил.

Всем народом избрали писаря, тот со слов Чумаченко написал:

«Намедни – три дня назад, в прошлый вторник, в доме Куприяна Севостьянова собрались мужики, обсуждался вопрос о постройке кооперативной паровой мельницы. Это я уже потом узнал, а так-то откель мне знать, что почём и с какой целью мужики собираются… меня в известность не ставят… человек я пришлый, не местный, значит. Затеял собрание Куприян Фомич Севостьянов – организатор маслодельной артели. Пришёл на собрание и хозяин мой Иван Самойлович Тузиков, у него своя мельница. Меня с собой взял и сказал, чтобы на улке его дожидался. Что в дому было, не знаю, только через некоторое время Иван Самойлович и Куприян Фомич вышли на улку, и стали громко разговаривать.

– А мельницу мы всё-таки будем строить! – Услышал я слова Севостьянова.

– В-вы н-ничего н-не п-понимаете! В-вы у м-меня кусок х-хлеба отбираете! – закричал Иван Самойлович. Шибко злой он был, это я сразу понял. Он всегда шибко заикается, когда шибко злится.

А Куприян Фомич тоже в крик:

– Ты ещё меньше нашего понимаешь, а деньги огребаешь.

Чего он меньше ихнего понимал, я не знаю. Они так ругались, ругались, потом Иван Самойлович шибко рассвирепел, схватил кол и попёр с ним на Севостьянова, а тот увёртистый оказался. Своротился от кола-то, вырвал его у него из рук, в сторону бросил и кулаком по мурдасам Ивану Самойловичу. Тот так брык сразу и с ног на землю свалился. А потом мужики из дому вышли и разняли их, а я отвёл Ивана Самойловича домой».

– Что потом случилось? Присказка всё это, говори, как дело было, как науськал тебя хозяин твой на Севостьянова? – спросил писарь – Чумаченко. – Рассказывай, как на духу! Пошто на преступление пошёл?

«Я, люди добрые, – продолжил говорить Чумаченко, – на преступление не хотел идтить, только Иван Самойлович сказал, что не заплатит мне ни гроша за весь период моей работы. Так и сказал:

– Не спалишь дом его, ни гроша не заплачу. Не корову он хотел погубить, а самого Куприяна Фомича.

Куды мне деваться, пошёл. Только я, люди добрые, совсем не хотел злыдничество Куприяну Фомичу вершить. Думал, постою маленько у коровника, а потом, как светать станет, уйду. А Ивану Самойловичу хотел сказать, что спички обронил, а найти не смог. А оно всё хорошо сполучилось. Споймал он меня, Куприян-то и поделом мне. Крепко по голове моей приложилась жена его – Авдотья. А то, что по носу вдарил Куприяна Фомича, так за то прощение прошу у него, случайно получилось. Рукой махнул, а тут нос-то его под руку мою и попал. А сам я руку на него не подымал и злыдничества ему не творил. Человек он хороший, завсегда с добрым словом. За что мне ему дело злое творить и по носу кулаком бить? Вроде, как и не за что!»

Так, утирая ладонью выступивший на лбу пот, закончил говорить «обвиняемый» Кузьма Чумаченко, а после расписался под своими словами именем своим.

Освободили Кузьму люди, сказали, чтобы уходил от Тузикова. Не доведёт он до добра.

На следующий день мельник Тузиков всем селом был «взят в оборот». В ходе народного суда, не желая всю вину брать на себя, Иван Самойлович изложил следующее:

«На другой день после стычки с Севостьяновым ко мне на мельницу пришёл батюшка Митрофан и стал увещевать, что во всех бедах на селе виноваты артельщики, руководимые Куприяном Фомичём.

– Уважаемых на селе людей, – указав на меня, – ни в грош не ставит. Всё по-своему норовит сделать. Пожелал молоканку сотворить, нате вам, получите. Задумал тебя, Иван Самойлович, – жалостливо посмотрел на меня, – по миру без гроша в кармане пустить, пожалуйте! Ещё одну мельницу задумал поставить, а с нею и цены за помол снизить. Разве такой жизни ты желаешь себе и семейству своему? Нет, ясно дело! А ему наплевать на тебя и семью твою, ему своя рубаха ближе к телу.

– Тебе-то какая от этого выгода, батюшка? – спросил я его.

– Нет мне выгоды личной от этого, – ответил священник.

Не понял я его поначалу, не понял, что солгал он мне. Имел он выгоду, извести желал Севостьянова моими руками, а мне, дураку, невдомёк было.

– О приходе пекусь, – продолжал говорить отец Митрофан. – Мирно жили, покуда Севостьянов не поставил молоканку, четвёртую по счёту. Народ стал грызться меж собой, а мне приходится усмирять прихожан и не доносить куда след о беспорядках в селе. А ежели он мельницу поставит, то народ совсем перегрызётся и войной пойдёт друг на друга, тут уж не скроешь никакие безобразия. Каторгой для многих сие беззаконие может обернуться, детки сиротами останутся, вдовы руки на себя накладывать зачнут. Вот такая перспектива намечается, Иван Самойлович.

Сидели мы с батюшкой за столом моим, вино пили и планы, как извести Куприяна Фомича строили.

Сговорил он меня послать ночью к дому его работника моего Кузьму Чумаченко. Сказал, что самое лучшее будет, если среди ночи коровник его огнём охватится.

– Не дурак, Севостьянов-то, поймёт, что это первое ему предупреждение, а коли продолжит настаивать на постройке мельницы, можно и… чего сурьёзнее произвесть противу него, – сказал батюшка».

– Что делать будем, люди, с Тузиковым Иваном Самойловичем? – обратился к сельчанам, собравшимся на суд, председатель собрания Дмитрий Поломошнов – сельский писарь. – Бумагу я с его слов составил, и подписал он её. Дальше как поступим с ним?

– Спалить мельницу его к чертям собачьим, как возжелал спалить коровник с коровой в нём у Куприяна Севостьянова, и весь разговор, – донеслось из глубин сборни.