Александр Лесовой - Вуду

А вот некоторые в деревне, хоть и имели свои земли, но то ли из-за лени, то ли из-за любви к водочке-самогоночке, потихоньку забрасывали свои земли, плохо, а то и совсем не обрабатывали её. А кушать то хочется, вот и приходили к другим семьям наниматься на работу, батрачить, значит. Рассчитывались с батраками в основном зерном, огородиной, денег-то почти не было. За алтын, три копейки по нынешнему времени, раньше на базаре можно было корову купить! Зерно за работу старались давать семенное, чтобы оставляли на посев, не тратили попусту. Но батраки не берегли его, пускали на сивуху, и по весне опять приходили проситься на работу. Правда, таких в деревне было мало, с десяток дворов с трудом наберется. Но все-таки были. Жаль, конечно, их. Ведь были и они своими, из казацкого роду-племени. А вон как выходило! И на них уговоры не действовали.

Помогать по хозяйству часто приходили монашки. Их монастырь располагался в верстах пяти от нашей деревни. Работали они только за еду, видно тяжело у них было с пропитанием. Молча, отработают день в поле, молча, медленно поедят, помолятся в хате у хозяев и так же молча, уходят. На прощанье обязательно попросятся прийти снова. Были они молоды и красивы, но худы и бледны, с усталыми, но очень чистыми и светлыми глазами. Монашек любили и жалели, никто не спрашивал их, почему подались в монастырь, почему ушли от мирской жизни, почему укрыли свои тела с головы до пят в черные одеяния. Накормят, напоят и проводят с Богом.

Так и жили тихо, мирно, размеренно. Старики держали порядок, люди трудились, мозолями и потом добывали себе пропитание и никто не жаловался на трудности или несправедливость. Трудности были, а вот несправедливости – нет! Жили по законам стариков и предков, как сейчас говорят – по «домострою».

По осени, после сбора урожая, играли свадьбы. Девок выдавали замуж по договоренности родителей, чтобы род был здоровый и крепкий. Для молодой семьи мужики-умельцы всей деревней за три дня делали сруб для нового дома и конек – за день, вместе собирали лозу на дранки, вместе штукатурили внутри дома. На реке резали камыш на крышу, клали печь. Так что за пару летних месяцев вселяли новую семью в свои хоромы. Живи молодежь, плодись и размножайся! Хорошо жили, чего Бога гневить!

И вот однажды утром деревню разбудил тревожный звук била. На выгоне к вкопанному в землю столбу был привязан кусок рельса, и битьём по нему оповещалось любое чрезвычайное событие в деревне, пожар или ещё какое-либо лихо. На сей раз, собравшиеся люди увидели, что посреди выгона стояла тачанка с пулемётом, на ней сидели и стояли люди в кожаных куртках с маузерами в деревянных кобурах на боку. Но самое интересное в том, что среди незнакомых вооруженных людей стояли почти все бывшие батраки и батрачки. Все в новых кожанках и с пистолетами, бабы обрезали косы (грех-то какой!) и повязали красные косынки. Смех, да и только! Какой-то мужик с красным бантом на груди объявил, что в Питере произошла революция, царь-батюшка отрёкся от престола, Временное правительство низложено! Про то, что царь был слабоват, безвольный и не вояка, наши казаки знали. Поэтому и не уважали. Но и пусть бы сидел себе тихонько на троне, лишь бы нам не мешал. А вот про Временное правительство слыхом не слышали. Керенский какой-то сбежал в бабьей одежде. Украл, наверное, что-то из казны государевой. Других объяснений у наших казаков не нашлось.

Так вот, как объявил мужик с бантом, власть теперь в деревне принадлежит к Комбеду, то есть Комитету бедноты, то есть бывшим батракам, но теперь – революционерам. Поэтому под угрозой оружия будут экспроприировать экспроприаторов (еле выговорила эти слова бабуля) и забирать излишки для нужд Комбеда и нормальной жизни Коммуны, которая будет располагаться в бывшем графском замке. Всем желающим можно тут же записаться в Коммуну и перебираться в замок со всем своим скотом и добром. Новая жизнь должна начинаться! Постреляли в воздух, припугнули, как могли, казаки стерпели. Старики обиделись, засомневались. Мол, как будет этот Комбед власть в деревне держать, если у себя в хозяйстве не могут навести порядка. Кто такие «экспроприаторы» не сказали, а вот «экспроприировать», то есть грабить – это стало ясно сразу. У кого под угрозой пулемёта на тачанке забрали лишнюю корову или тёлку, кур, гусей и прочую живность. Наш дед Коля в то время работал на железнодорожной станции машинистом паровоза, пролетарий, значит. Поэтому нас сильно тронуть побоялись. Но попытка что-либо отобрать была. Обошлась она одному из приезжих революционеров очень дорого. Дедушка стоял в воротах своего двора и когда тот экспроприатор кинулся за нашими курами, Коля выписал ему такую оплеуху, что несчастный любитель курятины летел метров пять. Потом с полчаса приходил в себя и ещё долго искал в траве свой кожаный картуз и пистолет. Маузер дед нашел сразу, сломал ему боёк, высыпал в отхожее место патроны, вернул владельцу со словами: «Будешь им орехи колоть или гвозди забивать! На большее он не годиться!». Видя дедову решимость, силу и мощь, оставили нас в покое.

Всю осень и зиму в бывшем графском замке, а теперь в Коммуне дым стоял коромыслом! Резали скот и птицу, из зерна варили сивуху, ели и пили, гуляли от души! Пришла весна, а с ней в деревню пришли «коммунаровцы» – кушать и пить нечего, сеять нечем. Так скоропостижно скончалась Коммуна Комбеда!

А потом началась гражданская война. То белые придут, то красные. А то вообще какие-то зеленые, цветные, разные банды. Один атаман так всё время падал, шнурки у него на ботинках не завязывались и длинные были. Наступал на них, спотыкался, падал, бедолага, постоянно, как хворый падучей. И все обещали спасать и защищать нас, поэтому грабили. Долго наши мужики терпеть такую «защиту» не смогли, разогнали к чертям всех, досталось и разным атаманам, и белым. А вот красных пожалели. И всё потому, что эти не грабили. Жалкие они какие-то были, полураздетые и разутые, голодные, но гордые и идейные. Может поэтому многие наши мужики и пошли за красных, больше их защищать, чем нас. А воевать наши казаки умеют, только не берегут себя! Вот наш дедушка Коля и потерял свой глаз.

Про Великую Отечественную Войну бабушка рассказывать не любила, начинала плакать. Видимо были ещё свежи в памяти те страшные годы лишений и горя, боли и слез, страданий и утрат, голода и холода, человеческой ненависти и предательства.

Сначала войны на фронт призвали всех мужчин призывного возраста, потом ушли в ополчение добровольцы, но враг приближался, не останавливался, валил, как снежный ком с горы в лютую зиму. Когда через деревню проходили наши отступающие войска, оставшиеся старики, взяли своё оружие и ушли в леса. Деревня словно вымерла. Остались только немощные, женщины и дети.