Лариса Шкатула - Обратная сторона личной свободы

Людмила представила довольное лицо Фила. И то, как легко он пресек её попытки сопротивления, и ей стало обидно. Да что там, Люду вдруг взяло такое зло, что эта волна захлестнула её, смывая всякие там условности и издержки воспитания.

Это было такое зло, которое не рассуждает. Примитивное зло. На весь белый свет, и на Фила в частности.

Почему они все думают, будто с Людой можно не церемониться? И бабка, и родители, в смысле родная мать, и этой ублюдочный Фил?! Все до последнего!

Потому что она не может постоять за себя? Так они глубоко ошибаются.

Она вышла из ванной в огромном банном полотенце – как раз таком, как любила, чтобы им можно было замотаться, как в кокон, и прошла на маленькую кухоньку.

Ещё, когда они заходили сюда с Димкой, она успела увидеть, что на кухонном столе возле мойки стоит набор ножей.

– Немецкие! – похвастался Димка. – Знаешь, какие острые!

Теперь она хотела в этом убедиться, что называется, на живом примере.

Она подозревала, что у неё что-то случилось с головой. И в самом деле какая голова выдержит, чтобы все, кому не лень, в неё лезли или пихали туда, как в мусорный ящик, всякую ненужную ей информацию.

Это даже хорошо, что у Людмилы нелады с головой. Потому что, будь она в полном порядке, сейчас бы начались всякие там сомнения – льзя, нельзя, а тут можно действовать так, как хочется… твоей левой ноге!

Словом, она пошла в кухню и выбрала там самый длинный нож. Прикинула, что у Фила руки длинные, но она всё равно должна его достать. Именно таким ножом.

Этот Филипп вообще по сравнению с Людмилой такой огромный. Не то что Димка, его параметрам Людмила вполне соответствовала.

Почему она говорит о Димке в настоящем времени? Теперь ей нужно привыкать к слову «был». Да, именно так: у неё был Димка, хороший парень, который почему-то водился с плохими парнями. За что и поплатился. По крайней мере свою Милочку он потерял…

Она перехватила рукоятку ножа поудобнее и вернулась в комнату.

Подошла к кровати, на которой разметался её насильник, усмехнулась в его белеющее в полумраке комнаты лицо и тихо сказала:

– Прощайся с жизнью, козел!

Ну вот почему у таких подонков есть ещё и ангелы-хранители? Им везёт там, где любой другой сломал бы себе шею!

Фил проснулся в тот момент, когда Людмила занесла над ним нож, как-то по-бабьи взвизгнул и откатился на другой край кровати. Но она успела полоснуть его ножом по руке.

Плохо только, что он от вида собственной крови не испугался, а словно возбудился.

– Ты хотела меня зарезать! – радостно констатировал он. – Думала, я не стану сопротивляться и позволю какой-то блохе меня укусить?

И вдруг бросился на Людмилу. Как она ни следила за ним, а всё равно отреагировать не успела.

Да и откуда бы у неё взялась такая же реакция? Она растерялась, из-за этого утратила бдительность, а Фил поднырнул под её руку, закрутил так, что она сама выпустила нож.

Начал было её пугать тем же ножом. Делал вид, что вот сейчас исполосует её всю, изрежет, но не заметил и отблеска страха в её расширившихся зрачках.

Тогда он взял нож за лезвие и метнул его в стену. Наверное, стены были из дерева или гипсокартона, потому что нож воткнулся и даже зазвенел, раскачиваясь.

А Фил потом сказал будто самому себе:

– Нет, так неинтересно. Я хочу, чтобы ты боялась, а то как будто обкололась, выпучила свои глазищи, и ничего, дупль-пусто!.. Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Фантазия у меня богатая, ты ещё увидишь… Но в любом случае тебя надо вначале обезвредить.

То, что происходило дальше, показалось Людмиле дурным сном. Не могло такое случиться с ней. Она ещё думала, будто Рыжий плохо с ней обращался. Да по сравнению с Филом он был просто святой. По крайней мере обходился с Людой в силу своих представлений об отношениях мужчины и женщины. Типа, что мужчина должен быть силен, без сантиментов и пресекать попытки женщин его приручить.

Фил же считал, что мужчина должен быть не только сильным, но и безжалостным, а женщина – безоглядно подчиняться ему и не иметь своего мнения. В крайнем случае держать его при себе. А если она этого не делает, значит, она ещё дикая, неприрученная и с ней надо себя вести как с дикой. Пантерой там или львицей. Одним словом, как с животным. Использовать кнут так, чтобы от одного его щелчка у неё поджилки тряслись. Речи о том, чтобы женщиной дорожить, у него, похоже, не было. Использовал – и можешь выбросить.

Это Люда себе так объяснила, когда лежала на кровати, беспомощная, предоставленная ироническим взглядам своего мучителя.

Ко всему прочему она вовсе не считала свою фигуру идеальной, а потому его взгляды, иронично-брезгливые, воспринимала даже болезненнее, чем удары. Он будто инспектировал её достоинства и недостатки, не говоря ничего о своих впечатлениях, но их легко можно было додумать.

И опять она стала мысленно вопить и стучать себя в грудь и призывать кого-то в свидетели: что она сделала такого, кроме собственных ошибок, за которые сама и страдает? Сделала плохо только самой себе, и за это судьба её так наказывает? Разве она покусилась на чужое? Кого-то обокрала или убила?..

Вот она хотела убить, пусть и плохого, человека! А это большой грех. Сказано: не убий.

Вообще это неправильно. Насильников нужно убивать. Они, как бешеные собаки, не признают законов общества, в котором живут, а потому должны уничтожаться… Агрессия из неё так и прет! Если нельзя убить, что же делать?

Эти люди присваивают себе право жить, как им захочется. Ни с кем не считаясь. А с другой стороны, все остальные должны знать о том, что насильники живут рядом, и принимать против них свои меры.

Например, Людмила могла просто открыть дверь и сбежать… То есть такая мера не совсем против, это мера самосохранения.

Но и бежать в одном полотенце – не лучший выход, потому что за своей одеждой нужно было возвращаться в комнату, где неизвестно, как крепко, спал Фил, и это было рискованно.

Но она-то всё равно вернулась. И вот итог! Лежит теперь обездвиженная, беспомощная, как жертвенная овца.

Беспомощной она ощущала себя потому, что для начала Фил стащил с неё полотенце, в которое Людмила замоталась, привязал её, обнаженную, к кровати, а потом, наскоро перевязав, кажется носовым платком, нанесенную ножом рану, расположился в кресле напротив со стаканом водки, в котором поблескивал лед.

– Тебе не предлагаю, – сказал он, усмехаясь, – у тебя и своей дури хватает.

Он скосил взгляд на свою перевязанную руку.

– Надо же, мужики меня ни разу не порезали, а тут – баба!

Фил позвенел в бокале кусочками льда.

– Где-то я такое видел. Ах да, в старом фильме. Кажется, «Девять с половиной недель». Там герои со льдом играли.