Дмитрий Янковский - Штурм бездны: Океан. Цикл «Охотник»

Очень. И в этом я тоже не собирался себя обманывать. Да и менять ничего не хотел. Всех все устраивало. Даже Ксюшу. Точнее ей, я подозревал, уже с полгодика было без разницы, насколько я ей верен и верен ли вообще. Она, как мне казалось, сама уже готова была переступить эту черту. Стабильность ее психологического состояния в реликтовом цикле еще год назад сильно зависела от сексуальной активности, и чем дальше, тем больше оно проявлялось. Я был на сто процентов уверен, что если она с кем-то, кроме меня, ляжет, я прощу ей такое без малейшего внутреннего сопротивления. Просто потому, что очень ее люблю. Парадокс? Нет уж, дудки. Не было в этом никакого парадокса. Парадокс подобного рода способен возникнуть лишь у того в голове, кто путает понятие любви и жажды обладания, или смешивает их в разных пропорциях. Не было у меня в отношении Ксюши и намека на собственнический инстинкт. Я ее любил, это чувство было моим достоянием, я от него, самого по себе, получал глубочайшую радость. Я рад был, что Ксюша жива, что живет она на одной со мной планете, я могу видеть ее каждый день, и даже спать с ней каждую ночь. С Ксюшей я понял, что любовь – это достояние любящего, а не того, кого любят. Любовью нельзя одарить кого-то, она только тебе самому, если ты ее испытываешь к кому-то, способна подарить радость и счастье. Она не требует ответа, если она настоящая, она вообще ничего не требует, кроме существования объекта любви. И я знал, что Чернуха ко мне испытывает такие же чувства, как я в отношении Ксюши. Как я мог ее оттолкнуть? Пусть будет счастлива от того, что я есть в ее жизни, так же, как я счастлив, что в моей жизни есть Ксюша.

В общем, нормальной эту ситуацию сложно было назвать, с точки зрения известных нам этических норм, но и нашу жизнь, как ни крути, нормальной тоже было назвать нельзя. Так что мы соответствовали среде, что называется. И материальной, и социальной. Когда каждый день ощущаешь, в большей или меньшей степени, дыхание смерти, ты не можешь жить, как обыватель, не хочешь жить, как обыватель, да и не получится у тебя жить жизнью обывателя из Метрополии, даже если изо всех сил попытаешься. Где-то я слышал фразу «на войне, как на войне». К нам она относился в самой наиполнейшей степени. К нам ко всем, кто добровольно вошел в особую команду Вершинского, о существовании которой многие подозревали хотя бы по тому, как мы держались вместе, и как нас выделял из общей массы Вершинский. Но никто никогда об этом не заявлял. Статус Вершинского не подразумевал обсуждения его решений даже на уровне адмиралтейства.

Я погладил Чернуху по волосам, в ответ она потерлась щекой о ткань моего мундира.

– Эй, Долговязый! – окликнул меня пилот, приоткрыв боковое окошко кабины. – Есть связь с кораблем!

Пришлось возвращаться в отсек, потому что я не додумался взять с собой гарнитуру связи. Чернуха осталась сидеть в траве.

Натянув наушники на голову, я произнес по-английски:

– Здесь Долговязый, база «Керчь». Транспорт «Амбер», Долговязому на связь!

– Здесь капитан Асланбек, – ответил в эфире мужской голос на очень плохом английском. – Транспорт «Амбер» на связи с базой «Керчь».

– Мы готовы к вылету, «Амбер», дайте пеленг, – попросил я. – Канал радиокомпаса двадцать три.

– Принял, база «Керчь»! Ждите пеленга на канале двадцать три. Конец связи.

Я сообщил пилоту данные для взятия пеленга и велел прогревать турбины. Когда взвыл стартер, Чернуха поднялась на ноги и поспешила к гравилету. Я подал ей руку, помогая забраться в отсек. Мы сели на скрипнувшую боковую десантную лавку и Чернуха положила мне голову на плечо.

Гравилет качнулся, оторвавшись от земли, и начал быстро разгоняться, набирая высоту. Мы взяли курс на юг, прямо к морю.

– Не могу привыкнуть, – произнесла Чернуха. – Над морем на гравилете. Понимаю, что можно, а душа все равно в пятки уходит.

– У меня тоже, – признался я.

Глупо было храбриться, глупо было прикидываться, что лететь в сторону моря совсем не страшно. Глупо врать самому себе. Все наше поколение и, парочка поколение до нас, и даже поколение Вершинского, все они с молоком матери впитали страх перед соленой водой. Каждый из нас с детства знал, что нельзя заходить в соленую воду, нельзя к соленой воде подходить, а летать над ней могут только стратосферные баллистические лайнеры. Потому что там, в глубине, живет смерть. Не какая-то там абстрактная, а воплощенная в многочисленных монстрах, которых не всякий раньше мог бы вообразить себе в кошмарных снах.

Но кто-то, давным-давно, так уж вышло, не только вообразил их, но и создал. Создал, будучи уверенным, что сможет их контролировать. Создал, чтобы монстры за него убивали других людей. Создал ради собственной победы. Создал их извращенный, но, между тем, совершенно человеческий ум. От одного этого становилось жутко. Ну и, конечно, как водится, все это вышло из под контроля. Тонны икры, созданной на биотехнологических заводах с помощью баралитола, попали в моря и океаны, твари, умные, злые, беспощадные, способные торпедировать корабли, уничтожать ракетами города на побережье и даже сбивать гравилеты, стали царить в морях и океанах, загнав остатки человечества вглубь континентов. А прибрежные зоны одичали, превратились в подобие фронтира, населенного авантюристами всех мастей, бандитами, работорговцами, контрабандистами, наркодиллерами, сутенерами, проститутками, кладоискателями, мародерами, да и просто такими, каким был Вершинский. Людьми, не способными ужиться в Метрополии, потому что им, с их способностями и амбициями, там попросту не нашлось места. Вот они и рассеялись по побережью.

Легенда гласила, что Вершинский с детства мечтал вступить в схватку с биотехами, отомстить им за гибель родителей, а затем и больше – вернуть человечеству океан. С него станется. Не человек – машина. Хотя, конечно, он не всегда был таким. Наверное. Как бы то ни было, согласно легенде, он поначалу промышлял стрелковыми дуэлями, затем добычей и продажей на черном рынке фрагментов тел биотехов, таким образом став одним из первых, кто решился не просто подойти к соленой воде, но и убить притаившуюся в ней тварь. Затем, расчистив от биотехов какую-то бухту, он нашел на дне баржу с золотом, разбогател, собрал первую команду охотников, построил первый батиплан, и принялся крушить биотехов, сколько хватало сил.

Это, конечно, не осталось незамеченным, на связь с Вершинским вышел Альбинос, за которым стояла ни много, ни мало, а корпорация «Хокудо», и тогда Большая Охота Вершинского перешла на новый уровень, превратившись в операцию «Караван». Когда же, при помощи батиплана, удалось провести по Индийскому океану караван надводных судов до Суматры, тут уже на Вершинского все обратили внимание, и проект отряда охотников стал проектом всего человечества. Впрочем, как я теперь знал, человечеству было известно не все. Более того, ему не известно было главное – за счет чего всего один батиплан смог сразиться на поле боя, которое не по зубам оказалось целому человечеству. Я же эту причину знал. И не просто знал, эта причина, в виде таинственного реликта, всю мою судьбу разделила на «до» и «после». Впрочем, тут уж грех было жаловаться. Не появись в моей жизни реликт, в виде обычной на вид серой расчески в кармане Вершинского, я бы так и совершал вылазки за рыбой, когда река становилась полноводной, а Дохтер продолжал бы под видом медицинских процедур «зондировать», как он выражался, наших девчонок.

Читать дальше