Татьяна Авлошенко - Осень Окаяна

Император протянет подольше. Ровно до того дня, когда Великий Магистр вернется в Лагейру. А затем… Хватит венценосному греховоднику гневить Господа.

Жаль, упустил епископа Максимилиана. Нельзя было верить тому, что все выходы из норы старого лиса надежно перекрыты. Но куда он денется?

И как же легко оказалось заполучить Окаян!

Великий Магистр шел прочь от покоев герумского императора. Выстланный медными листами пол под тяжелыми сапогами гудел победным гонгом.

Третий день заливает Хофенштадт дождь. Вода собирается в лужи, лужи растут, превращаются в ручейки, ручейки бегут по улицам города. Еще немного, и ручейки сольются в реки, реки сломают крепкие двери, ворвутся в дома, унесут их в невиданный морской поход. Но этого не произойдет. Город – это богатство и слава, иногда спасение. Хорошо заботятся хофенштадтцы о сохранности его. Много лет пытается море взять Хофенштадт приступом, но единственной его добычей остается гавань.

В гавани заправляет Бьярни Кормщик. Каждое утро крепкий приземистый мореход заявляется в порт, неспешно осматривает корабли, оглаживает каждый, словно всадник любимую лошадь. Тот, кому не лень пойти с Бьярни, получает в подарок целый ворох морских историй, берущих начало свое чуть ли не с плавания Ноева ковчега.

Но сегодня даже несокрушимого Бьярни дождь загнал в дом, под защиту прочной крыши и жаркого очага. Мореход и здесь нашел себе слушателей, собрав вокруг себя почти всех постояльцев трактира. Только два человека остались наверху, в жилых комнатах. Высокий старик в одежде священника читал, сидя у стола, его гостья, темноволосая девушка лет пятнадцати, устроилась у камина. Старик и девушка молчали. Рука Берканы, втыкающая нож в устилающий пол камыш, говорила отцу Мартину гораздо больше, чем мог бы поведать язык. Только когда острое лезвие промелькнуло в опасной близости от расшитой золотом туфельки, священник заговорил:

– Мне кажется, что замужество – не самая плохая судьба для девушки. Тем более если мужем ее должен стать весьма достойный человек.

Беркана вздрогнула и гневно уставилась на покрытое шрамами лицо священника.

– Да? Ты действительно так думаешь? Тогда скажи, почему бы Исе самой не выйти замуж за этого достойного человека? Почему она распоряжается моей жизнью?

– Иса эрл твоя мачеха и правительница нордров. Мы все должны исполнять ее волю. Она мудрая женщина.

– Хотя мой отец и сделал тебя священником, ты никогда не станешь по-настоящему свободным! Вам бы, вольноотпущенникам… – Беркана осеклась.

– Только бы набить брюхо да полодырничать в теплом уголке. Высокие помыслы не для нас, – спокойно закончил отец Мартин. – Никогда не говори того, чего не знаешь, дочь эрла. И тем более не говори того, чего не думаешь. А сейчас я не отказался бы послушать, о чем толкуют в общей зале.

– Иди, отец Мартин, я здесь посижу.

Шрамолицый священник поднялся и, потянувшись, направился к выходу. Дверь дважды скрипнула, выпуская его. Беркана привалилась спиной к стене и закрыла глаза.

Тяжелые капли дождя срываются с крыши трактира и с глухим стуком падают на подоконник. «О-тец. О-тец», – выстукивает дождь. «Мачеха-а-а», – тихо накатывается на берег волна. Беркана закусила губу. Волна придет и уйдет, дождь оставит лужи. Имя Ольгейра эрла нордров известно везде, где когда-либо приставал грозный корабль-драккар. Ису Смоленку за пределами Окаяна знают немногие. Дождь, срываясь с неба по капле, лишь вымочит одежду. В тихой волне скрыта сила, способная со временем сокрушить любую преграду. Суровые хирдманны на каждом шагу вспоминают Ольгейра эрла, но делают этот шаг с молчаливого согласия Исы. Тихо-тихо намывает волна дюны. Солнце уничтожает лужи. Ису Смоленку запомнят. А кто из правнуков теперешних хирдманнов скажет, как звали дочь Ольгейра эрла?

Иса, мачеха Иса, Иса эрл. Еще недавно я восхищалась твоей храбростью и умом, я хотела походить на тебя во всем. Я никогда не ревновала к тебе отца, ты была моим другом, старшей сестрой, вождем. А потом все лопнуло, как перетянутая тетива. Зачем ты сделала это, Иса? Ведь я не рабыня, чтобы так запросто распоряжаться моей жизнью.

«Я не знаю человека, который мог бы сказать дурное о Дитрихе Лорейнском. Только пролив отделяет его герцогство от наших земель. Ты понимаешь, как важен для нас союз с Лорейном?»

Как ты могла сказать такое, Иса? Ты расплатилась мной за то, что герцог Дитрих со своего берега будет следить за каждым проходящим кораблем. Работорговцы из Бары, пираты с Жадных островов, осмелившиеся сунуться в пролив Бергельмир, окажутся словно между мельничными жерновами. Крепкий договор дорогого стоит… Но я не золотая монета, Иса! У меня есть чувства, и сильнейшее из них – ненависть и презрение к тебе, повелительница нордров!

Тонко взвизгнули несмазанные дверные петли. На пороге возникла высокая фигура отца Мартина.

– Я не особо погрешу против истины, если скажу, что внизу собираются ужинать.

Желудок Берканы отозвался быстрее языка. Девушка покраснела, но тут же рассердилась на себя. Что позорного в том, что она хочет есть? Из-за проклятой Исы забыла обо всем, даже об обеде. Но и десять мачех не стоят того, чтобы отказываться еще и от ужина.

Зал был полон, но трактирщик, кланяясь, проводил Баркану и отца Мартина к свободному столу. Усевшись, девушка огляделась. Хирдманны из ее свиты ужинали за одним большим столом и сейчас встали, приветствуя госпожу. Беркана махнула им рукой, разрешая продолжить трапезу. Как же хотелось ей усесться вместе с этими людьми, которые, переиначивая ее имя, звали ее Берхен-Медвежонок, как хотелось подцеплять куски мяса с общего блюда и как равной с равными пить пиво из ходящей по кругу чаши! Но то, что привычно в Аскхейме, недопустимо в Хофенштадте. Здесь Беркана знатная дама, просватанная невеста, уже успевшая удивить горожан своей свитой, в которой отсутствуют служанки. До чего же противно сидеть здесь в дурацком роскошном платье, словно кукле в герумской лавке, пусть люди пялятся.

Беркана воинственно огляделась. Никто и не думал таращить на нее глаза. Люди были заняты кто едой, кто разговором. Только один человек смотрел на девушку. Мстительная Беркана тоже уставилась на незнакомца.

Его нельзя было назвать красивым. Длинный нос, почти квадратная голова на мощной короткой шее, желтые клыки, обнажающиеся, когда этот человек улыбался, делали его похожим на хищного зверя. К тому же незнакомец был весь какой-то серый. Серая меховая одежда, пепельные волосы, серая щетина на щеках и подбородке, даже кожа будто припорошена пылью. Н-да, неприятный тип!

Желтые глаза серого замерцали веселым огнем. Перегнувшись через стол, он сказал что-то седовласому старцу, сидевшему напротив. Дед неприлично для своего почтенного возраста фыркнул и обернулся, чтобы тоже взглянуть на Беркану. Славная дочь Ольгейра вознамерилась показать старикану язык, но застыла с раскрытым ртом, в безмерном удивлении уставившись на соседа. Почтенные старческие седины обрамляли веселое мальчишеское лицо! Ну да, лет шестнадцать-семнадцать, а может быть и меньше. В глухих лесах на берегу реки Смолены взрослеют быстро. В том, что мальчишка смолен, Беркана не сомневалась. Кто еще на Окаяне носит тяжелые серые плащи, скрепляя на груди края их фибулой с изображением прыгающего волка? Кто еще позволяет волосам свободно свисать до плеч и прядями падать на лоб? А главное… Парень был потрясающе красив. Красив особой суровой красотой, неизменно поражающей всякого, кому приходилось встречать людей из Дудочного леса, красотой, известной всем, кто знал Ису Смоленку.