Марина Румянцева - Сашенька

11.

Когда мне будет не так больно ковыряться в памяти, и я снова смогу вспоминать, я,

конечно, восстановлю все опущенные события, а пока…

Забираюсь на свою «лежку» – видавший виды ватник, удобно раскинутый на двух больших теплых трубах и еще кое-какое тряпье вокруг. Обмотка одной трубы отодрана в укромном месте – там мой тайничок. В большой носовой платок замотаны: мамина фотография, стопочка баксов и свидетельство о рождении Земцовой Александры Николаевны – меня то есть. Александре Николаевне через неделю исполнится восемь лет.

Остальные мои накопления (в рублях) утрамбованы в плоскую железную коробку из-под какой-то заграничной закуски и прикопаны в углу подвала под дохлой вонючей крысой – никто не сунется. А с собой я не ношу ничего серьезного, ну, может быть какую-то мелочевку – отберут и не жалко. Опять же не подозрительно. Если совсем ничего не найдут «на теле» будут пинать до тех пор, пока не выдашь припрятанное. По неопытности со мной такое случалось. Дедушки, проклятые злобные старики, метелили два раза – очень им выпить хотелось. Им всегда хочется выпить, и всегда очень. Но после второго раза ко мне больше не пристают. Я их подожгла. Так мне стало обидно и жалко выбитого зуба, что, когда дедушки насосались до беспамятства, я их обрызгала бензинчиком, отошла подальше и бросила спичку. Спасло дедушек многочисленное тряпье, наверченное на тела и головы по случаю холодов. И Тамара, вовремя вернувшаяся из отлучки. От нее я, конечно, тут же получила. Очень нетипично для нашего мира – по щекам. С левой и с правой. Постороннему зрителю это могло бы напомнить разборку в благородном семействе.

Если разворошить ингридиенты моей постели, можно найти много интересного – старенький, но еще функционирующий плеер, подслеповатый фонарик, не подающий признаков жизни по случаю отсутствия батарейки мобильник-раскладушку и третий том Гарри Поттера. А вот не чужды мы благ цивилизации. На эти мои сокровища никто не покушается и я, на сон грядущий, могу послушать музыку и даже почитать.

Мне не снится ничего – вечером провалился куда-то, утром очнулся. Это хорошо. Это соответствует нынешнему стилю жизни. Пусть кому-то другому снятся сны девочки— отличницы со второй парты у окна.

У каждого из нашей теплой компании есть своя печальная история перемещения туда, где он сейчас находится. Такой небольшой персональный конец света.

Вот, например, Владик, или, как его называют дедушки, «маэстра». Был Владик студент престижного учебного заведения, краса и гордость своей семьи, спортсмен и благородный романтический дурак. И полюбил он однажды не ту девушку. Не скромную хорошо воспитанную подружку детства умницу—красавицу, а оторву и потаскушку без роду, без племени. Слишком велико оказалось чувство для одного Владика, слишком ценен подарок. И многое нужно было отдать взамен. Вот он и отдал – себя. А то, что ходит сейчас по вагонам и играет разные музыки, это просто оболочка. Кокон. Сам Владик теперь далеко-о.

12.

Завтра у нас с Тамарой большое событие культурного значения – мы идем в кино. В настоящий кинотеатр долбидиджитал. На картину с прикольным названием ми-у-зикл.

А поскольку мы с Тамарой не можем себе позволить чесаться и вонять в приличном месте, сегодня у нас большая помывка с полной сменой амуниции.

Узелок с праздничными нарядами у меня наготове с прошлого года – привязан к антенне на крыше, чтобы наряды не завшивели раньше времени. Досталось мне это великолепие на рождественской раздаче в немецкой общине при церкви. А в церковь меня загнал лютый мороз. Повалилась я скромно на лавочку у входа, а когда отошла, начала осматриваться. Обстановка показалась мне достаточно простой, если не сказать бедной.

С нашими-то церквями по интерьеру никакого сравнения. Мимо меня тихо сновали какие-то люди с вещами – наверное, немецкий бог раздавал подарки. Отогревалась я долго, впрок, пока ко мне не вышел аккуратный дяденька в золотых очках с большим пакетом. Пока я соображала, что к чему, дяденька исчез, а пакет остался. Схватила я этот пакет, как лиса петуха и понеслась, не веря своему счастью. Распотрошила в укромном месте и обомлела – ворох одежды, все такое красивое и чистое, особенно меня потрясли

два пушистых розовых носочка. Можно сказать, что и размерчик у одежки был почти мой, если закатать некоторые штанины и рукава.

Тайничок свой я регулярно проверяла – не унесло ли ветром, не свили ли в моем гардеробе праздничное гнездо городские вороны, не приделали ли ему ноги вездесущие бомжи. Обошлось. Зябким февральским вечером я вскарабкалась на крышу и отвязала узелок.

Собственно помывка оказалась целым приключением. Сначала мы долго шли по каким-то суровым промышленным пейзажам через пробитые в бетонных заборах дыры, потом спасались от стаи озверевших собак. Когда совсем стемнело, наконец вышли на объект – котельную, в которую, радостно матюгаясь на принесенную Тамарой бутылку, нас запустила некая личность неизвестного пола.

«А зачем такие трубы, – я спросил истопника, – для чего такие трубы – по стене до потолка?» Труб и вправду было навалом. И здорово шумело. «Для того мы воду греем, чтоб она по трубам шла, чтоб текла по батареям из горячего котла…» В детстве мне это стихотворение очень нравилось и я с удовольствием его декламировала, когда получала задание «прочитать стишок». Слушатели, как правило, настроенные на печальную историю об оторванной медвежьей лапе или уроненном в речку девочкой-растяпой мяче, выглядели несколько озадаченными, когда ангельского вида двухлетний ребенок четко и с выражением начинал докладывать: «Мы в подвале побывали. Там котельная – в подвале…». К этому возрасту я уже могла рассказать любой стишок из потрепанной красной книжки с красивым загадочным названием АГНИЯ БАРТО. Но больше всего мне нравились рисунки – просто черточки и линии, из которых выстраивался целый мир – игрушек, в основном страдающих от жестокого обращения, и плохо воспитанных детей со странным названием пионэры. Впрочем, мы отвлеклись. А поперлись в такую даль, можно сказать к черту на кулички, подвергая свою жизнь разнообразным опасностям, только потому, что даже в обыкновенную общественную баню нам с Тамарой сейчас вход заказан – бомжей туда не пускают. Не больно то и хотелось. Мы девушки гордые.

Истопник Мария принесла нам большой, плохо гнущийся мешок для старой одежды и забрала «польты и обувку» для прожарки. После водных процедур с применением черного вонючего мыла и шампуня от блох в тесной кабинке с табличкой «душевая для персонала» и торжественного процесса переодевания во все чистое, мы проследовали к праздничному столу. Стол, впрочем, оказался достаточно скромным, главным украшением его служила уже ополовиненная бутылка и довольное, раскрасневшееся лицо Марии.