Елена Сола - Солнце из черного камня

Что же такого было в ее взгляде? Ответ пришел внезапно и поразил своей очевидностью. Безысходность! В глазах Людмилы стояла безысходность. Не только в глазах. Каждое ее движение, каждое слово, податливость ухаживаниям мерзкого старика, не сходящая с ее лица улыбка. Во всем, буквально во всем сквозила безысходность. И осознание трагизма в этом коротком разговоре, нечаянным свидетелем которого он стал, вызвало комок негодования.

Большие серые глаза девушки смотрели прямо на него. Казалось, это не он застал ее за неблаговидным занятием, а она разоблачила любопытного подглядывающего. Федор Ксенофонтович ожидал окрика, а может, и скандала, но Людмила ничем не выдала его присутствия, не попросила закрыть дверь, не подошла и не закрыла ее сама. Она просто стояла и смотрела на него, а он на нее.

Невысокий, худощавый, с жидкими светлыми волосами, которые по мере приближения ко лбу незаметно переходили в лысину, он стоял в коридоре возле приоткрытой двери одноместной палаты повышенной комфортности. В ночное дежурство доктор по обыкновению обходил свое отделение. Шаг у Федора Ксенофонтовича был легкий, неслышный и не нарушал тишину пустых в этот час больничных коридоров. Увидев свет из приоткрытой двери, доктор подошел и заглянул внутрь. Возможно, пациенту стало плохо и могла понадобиться помощь. Но неожиданно он оказался свидетелем неоднозначной ситуации.

Мурдазин Алибекович, особый пациент вверенного ему отделения, сидел в кресле и явно допускал фривольные действия в отношении медсестры. Судя по ситуации, невольным свидетелем которой стал Федор Ксенофонтович, товарищ Магомедов чувствовал себя прекрасно и в помощи не нуждался. Доктору стоило продолжить ночной обход и забыть все, что он увидел и услышал, но как коммунист он не мог не отреагировать.

Медсестра Людмила, несмотря на то что попалась с поличным, смотрела на Федора Ксенофонтовича, не отводя взгляда. Между доктором и Людмилой словно натянулась невидимая нервная струна, готовая лопнуть от любого неосторожного движения. И они оба, словно чувствуя это, не предпринимали никаких действий. Больше всего возмущало доктора Сахарова, что во взгляде Людмилы не было ни тени страха, ни стыда, ни вообще какой-либо эмоции. В ее глазах сквозило холодное безразличие.

Внутри доктора все клокотало от возмущения и страха. Сахаров никак не мог унять дрожь в руках и спрятал их в карманы халата. Он увидел такое, о чем не мог даже подумать. Столярова бросила тень на коллектив, на него. Да как она посмела! Брать деньги с Мурдазина Алибековича! Да она меня в каталажку, в Сибирь хочет упечь! Войти и обнаружить себя перед пациентом Федор Ксенофонтович не мог и потому прикрыл тихо дверь и направился к себе.

Он шел угрюмо, сдвинув брови, полностью погрузившись в свои мысли, когда неизвестно откуда на него выскочил пациент. Нескладный, худой, долговязый настолько, что больничная серая пижама была ему коротка, отчего тонкие худосочные ноги штакетинами торчали из штанин. Волосы, давно не стриженные, уже не напоминали даже подобие прически. Сальными прядями забранные за уши, они торчали оттуда чахлыми кустами в разные стороны. На открытых участках кожи пациента виднелись розовые шелушащиеся пятна различной величины. Вид бедолаги был удручающе безобразным, и осознание несправедливости мира отражалось в его блеклых мутных глазах.

Доктор узнал его и назвал по имени.

– Артем Петрович, вы опять не приняли снотворного?

– Вот они, таблеточки. – Сморщив угодливую гримасу, пациент вытащил из кармана больничной куртки и предъявил Федору Ксенофонтовичу несколько таблеток, скучившихся в середине узкой длинной ладони.

– Плохо, товарищ, таблетки надобно употребить вовнутрь, а не носить в карманах. Как мне вас лечить прикажете?

– Мне нельзя спать, – заговорщически сказал Артем Петрович и приблизился к лицу доктора настолько близко, что тот непроизвольно подался назад.

– Это что же вы, товарищ Павлов, такое говорите? Как это нельзя спать?

– Тихо! – Павлов приложил палец к губам, опасливо оглянулся вокруг, а затем продолжил: – Только вам, доктор, по секрету скажу. Скоро мне дадут задание государственной важности. Они знают, что только я смогу его выполнить. Я преданный член Коммунистической партии. Они вспомнят обо мне. Я точно говорю вам. Скоро, скоро!

Произнося слово «они», пациент отстранялся, многозначительно закатывал глаза вверх и потом вновь приближал лицо к доктору. Федор Ксенофонтович слышал его горячечное, прерывистое дыхание, которое вызывало в нем отвращение и опаску. Он молча взял Павлова под локоть и повел в санузел. Пациент безропотно проследовал с ним к умывальнику, продолжая повторять, как его ценят «они» и что «они» непременно дадут ему важное задание. По настоянию доктора Павлов закинул горсть таблеток в рот и запил водой из-под крана.

– Вот и молодцом, а теперь надо лечь в кровать, таблетки скоро подействуют.

Федор Ксенофонтович знал, что Павлов Артем Петрович уволен из органов НКВД. Доктор догадывался, чем он там занимался и что могло повредить его психику, но старался об этом не думать. Ведь кто-то должен выполнять грязную работу, защищая советскую власть от врагов. Бывшее начальство вклад Павлова в дело строительства коммунизма, несомненно, ценило и даже после его ухода с должности предоставило возможность лечиться в ведомственном госпитале.

На посту Сахаров увидел медсестру Анечку. Анечке было около пятидесяти, но все продолжали звать ее ласково Анечкой за отзывчивый, добрый характер. Анечка приехала в город из маленькой молочно-замшелой уральской деревеньки, где летом роса на высоких травах, а зимой в горах сосновые шишки вперемешку с еловой хвоей на застывшей хрустальной корочке снега. Она еще по-деревенски была небрезглива и работяща, но уже по-городскому привередлива в еде и одежде. Главным же качеством, которое ценил в ней доктор Сахаров, была безоговорочная преданность ему лично.

Доктор наказал Анечке привести после дежурства Столярову в его кабинет. Предупредил, чтобы сделала она это по-тихому, и был уверен, что Анечка выполнит все в точности как он сказал.

За окном первые лучи солнца играли бликами на листьях деревьев, когда Сахаров вернулся в неуютный кабинет. Высокие потолки делали помещение зрительно гораздо меньше, чем оно было на самом деле. Доктор налил воды из графина в граненый стакан и с размаху влил в себя все содержимое. Включил радиоприемник, из которого зазвучала знакомая песня:

Что мечталось и хотелось – все сбывается,

Прямо к солнцу наша смелость пробивается!

Всех разбудим-будим-будим!

Все добудем-будем-будем!