Елена Сола - Солнце из черного камня

Словно колос наша радость наливается!

За время ночного дежурства Федору Ксенофонтовичу удалось вздремнуть часа три с перерывами. Впереди была дневная смена, и песенка с незамысловатыми словами помогала взбодриться.

После того как Федор Ксенофонтович обнаружил, чем занимается по ночам медсестра, он не переставал придумывать варианты решения ситуации, которые позволили бы избежать скандала и замять инцидент.

Доктор Сахаров ждал Столярову, поглядывая на дверь, и мысленно готовился к разговору. Сначала он хотел поговорить по-отечески. Пристыдить: «Да как тебе не стыдно, как ты могла». Но вспомнил, что не увидел в глазах Людмилы и намека на раскаяние. Напротив, бесстыжий взгляд в упор, говорящий: «Ну и что вы мне теперь сделаете, доктор?»

Надо бы вызвать ее на партком, жестоко растоптать, унизить, выкинуть с позором из госпиталя, чтобы другим неповадно было. Нет, не годится, ведь и он тогда будет виноват. Скажут, утратил бдительность, не выявил вовремя, не предупредил все это безобразие. Партия такого не простит, и товарищ Магомедов будет очень недоволен, если его имя всплывет в связи со скандалом. Решение далось трудно. Уволить без скандала по собственному желанию.

Дверь кабинета отворилась, и, опасливо оглядываясь, внутрь бочком протиснулась Людмила.

– Вызывали? – спросила она, вытаращив глаза на доктора.

Тот, чуть прищурившись, разглядывал вошедшую и не торопился отвечать. Выдерживая паузу, он наслаждался неуверенностью Людмилы, напряженностью в ее молодом гибком теле. Смотрел, как подергиваются ее пересохшие губы. Вот они, те эмоции, которых он ждал. Людмила остановилась посреди кабинета где-то между дверью и столом, за которым сидел Федор Ксенофонтович, и замерла, будто ожидая приговора и понимая, что прощения не будет.

Несмотря на нескрываемое волнение девушки, доктор обнаружил, что чувство вины у медсестры так и не проснулось. Случись все сделать заново, она снова поступила бы так же. Казалось, в данный момент ей хотелось только одного – чтобы все скорее закончилось.

Сахаров за несколько секунд понял, что у нее в голове, и вдруг успокоился. Внутренняя цельность и вместе с тем детская непосредственность привлекала доктора в подчиненной. Его словно магнитом тянуло к Людмиле.

Эй! Эй-эй-эй!

Эй, грянем

Сильнее!

Подтянем

Дружнее!

Всех разбудим-будим-будим!

Все добудем-будем-будем!

Словно колос наша радость на…

Федор Ксенофонтович выключил радиоприемник, и развеселая песня оборвалась на полуслове.

– Ну что, голубушка, – произнес он тихим, но твердым голосом. – То, свидетелем чего я стал сегодня, ни в какие ворота не лезет, так сказать.

Доктор впился в медсестру колючим взглядом, от которого она вся как-то сжалась, словно уменьшилась в размерах, и посмотрела поверх его головы. Федор Ксенофонтович понял, что Людмила смотрит на портрет вождя, висевший у него за спиной. Товарищ Сталин немым свидетелем присутствовал в кабинете и будто слышал и видел ее позор.

Федор Ксенофонтович почувствовал поддержку вождя, встал и, опершись двумя руками на край громоздкого двухтумбового стола, бросил медсестре в лицо:

– Да как ты посмела! Ты же комсомолка, Столярова. В то время, когда вся Советская страна в едином порыве, не жалея сил, строит коммунизм. Когда коммунистическая партия ставит задачи обеспечить советский народ лучшим в мире лечением. Когда от каждого из нас зависит будущее страны, будущее наших детей. Ты! Ты своим аморальным поведением дискредитировала весь наш коллектив. Нам надо раз и навсегда покончить с такими неслыханными, недопустимыми действиями. Да ты хоть понимаешь, что ты натворила?

– Вы неправильно поняли. Вы же сами учили нас угадывать желание пациента… – сказала Людмила, казалось, первое, что пришло в голову. Она будто боялась промолчать, чтобы еще больше не разозлить начальство.

Напускная бравада слетела с нее, и доктор увидел перед собой растерянную запутавшуюся молодую девушку.

Федор Ксенофонтович будто очнулся. И правда, чего это он так разошелся, чай, не на партсобрании. Тут и его вина есть, недоглядел.

– Верно! Мы целиком поддерживаем хорошее отношение к пациентам. Это основная наша задача. В госпитале особые пациенты, и выполнять по мере возможностей их просьбы – это наш долг. Я о деньгах, которые лежат в кармане твоего халата. Выкладывай их на стол.

Людмила достала согнутую пополам рублевую купюру и положила на край стола, не поднимая взгляда на доктора.

– Я не просила. Магомедов сам положил деньги мне в карман.

– За что он тебе заплатил?

– Он меня… Он трогал меня…

Сахаров запнулся, услышав признание, и лишь хватал воздух, глядя на хрупкое тело Людмилы.

– Нужно было вернуть! Да если кто-нибудь… – наконец выдавил он из себя и перешел на грозный шепот: – Ты меня под статью хочешь подвести? Кто об этом знает?

– Простите, простите. Никто не знает.

– Признавайся, кто из пациентов тебе давал деньги? С кем ты еще это… делала?

– Клянусь, больше ни с кем. Товарищу Магомедову это бы не понравилось. – Людмила виновато закусила губу.

– Господи, да это же не простой человек, это же, это же… – Доктор Сахаров последние слова произнес с придыханием, закатив глаза к потолку. Он бухнулся обратно на стул.

– Я ни капельки не оправдываю себя. Я не знаю, как все получилось. Я понимаю, как это выглядит со стороны и как было глупо и неправильно позволять всему произойти. Это моя вина, и я ее не отрицаю… – Голос Людмилы срывался.

Сахаров наблюдал за ней, плотно сжав губы.

– Твоя вина? Конечно, твоя вина. Только ты не подумала, каким несмываемым позором покрыла весь коллектив, какое пятно теперь на всех нас! Вот что прикажешь делать?

Доктор Сахаров замолчал, и в кабинете повисла гнетущая тишина.

– Знаешь, как мы поступим, – спокойным голосом, будто и не кричал минуту назад, сказал он. – Я считаю, что тебе не место в госпитале, Столярова. Садись вот сюда, к столу, и пиши заявление на увольнение по собственному желанию.

– По собственному желанию?

– Что тебя не устраивает? Ты что, хотела, чтобы тебя уволили с волчьим билетом? Уволили по статье за нарушение дисциплины или за вымогательство денег у пациентов? Это не бюрократический произвол, это лучшее, что я могу для тебя сделать. Твое нахождение здесь рискованно. Собирай вещи и сейчас же уходи. А лучше из города уезжай, пока тут все не успокоится и не забудется. И никому ни слова. Поняла?

– Прямо сейчас? – Людмила не совсем понимала, чего от нее хочет доктор.

– Как только выйдешь отсюда! Ни с кем ничего не обсуждай, никому ничего не говори.

Много позже Федор Ксенофонтович вспомнит этот момент и не раз будет ругать себя за то, что остановился возле этой трижды неладной двери. Доктор и подумать не мог, что странным образом незначительные, казалось бы, события могут кардинально и безвозвратно изменить его судьбу и судьбы многих других людей. В тот момент, когда он наблюдал, как Столярова Людмила усердно выводит слова на листе бумаги, он не задумывался, сколько процессов может запустить простое действие или бездействие.