Валерий Андрусенко - Про Курейку и не только. Папины рассказы

Благо о вещах обещали позаботиться, поэтому, морально приготовившись к замерзанию, максимально закутываюсь и сбегаю по трапу. Автобуса, конечно, нет, и сонные пассажиры нестройной толпой потянулись к сияющим электричеством дверям, до которых метров сто пятьдесят. В воздухе стояло морозное марево при абсолютном штиле, что, как выяснилось, было редкостью для Норильска, где плоская тундра даёт волю ветрам.

С удивлением замечаю, что не холодно. Это обманчивое чувство возникает на Севере всегда, когда покидаешь тёплое помещение в лютый мороз. Просто характер супермороза в случае безветрия таков, что он не стремится отморозить тебе нос или пальцы – ему это не интересно, – а ухватывает весь организм целиком и как удав начинает беспощадно сжимать до костного хруста. Поэтому, ступив с трапа на замороженное поле Норильска с достоинством прибывшего в провинцию москвича, я уже через десяток шагов старался рысью обогнать аборигенов, двигавшихся недостаточно проворно.

Ночь в здании аэропорта прошла спокойно – в поисках места, где можно вздремнуть, прижавшись к батарее. Но наступило утро, небо слегка посерело, и наш самолёт загудел моторами, разогреваясь перед стартом. Не прошло и часа, как Игарка, играючи разбрасывая по сторонам снежную пыль вчерашнего бурана, встречала меня отблесками солнечных лучей из-за нового горизонта.

Аэропорт представлял собой деревянное строение, похожее на сарай средних размеров, в котором размещались службы и пассажиры, застрявшие из-за вчерашнего бурана. Пассажиров было больше, чем посадочных мест на скамейках вдоль стен, поэтому пришлось непрерывно прохаживаться, отгоняя от себя сон. Кроме пассажиров в аэропорту грелись тараканы, их было больше, чем людей, им тоже было холодно, и они тоже гнездовались у батарей. На улице было теплее, чем в Норильске – всего около сорока, – но и этого было достаточно, чтобы не высовывать носа. И, конечно же, все пассажиры были мои попутчики – летели в Светлогорск. Их было человек пятьдесят, в то время как аэроослик Ан-2 брал на борт только двенадцать. В расписании рейсов на Светлогорск было всего два, и я загрустил.

Оптимизм ко мне вернулся, когда я случайно узнал, что где-то в аэропорту по делам находится начальник строительства Бажанов. «Он должен мне помочь», – подумал я и бросился на его поиски. Но искать не пришлось. Неожиданно он сам появился в ореоле Творца в окружении людей, которые кто здоровался, кто обменивался с ним непонятными для меня репликами или уступали ему дорогу в толпе. Он сам меня вычислил по внешнему виду. Поздоровался, спросил, как долетел. Мой московский вид – один галстук под дублёнкой чего стоил – вызывал у него тихую улыбку, деликатно маскируемую приветливостью.

А я напрочь забыл его отчество, поэтому толком не знал, как к нему обратиться. Наконец кто-то мне помог, поздоровавшись «Виктор Евгеньевич», и я поклялся себе, что впредь буду выучивать имена начальства наизусть.

И вот узнаю, что Бажанов приехал на машине и собирается возвращаться в Светлогорск. Всего сотня вёрст, какая удача! Не тут-то было. Его ироническая улыбка как бы прошептала на ушко: «Милаай, ты откель тута взялся?»

– К сожалению это невозможно, – только и услышал я в ответ. – Да вы и приедете быстрее меня, сейчас организуют дополнительные рейсы, – сказал он и попрощался, назначив мне встречу назавтра.

Действительно, не прошло и двух часов, как обстановка в аэропорту разрядилась. Наконец и меня позвали в самолёт.

Сто тридцать километров над лесотундрой Ан-2 преодолевает за сорок пять минут. Пассажиры сидят вдоль бортов на откидных металлических подставках, их даже сиденьями трудно назвать, а в середине салона навалены вещи. На моей ноге разместился чей-то узел, который сначала не доставлял мне хлопот, но по прилёте я понял, что моя левая нога полностью мне непослушна, этот узел мне её «отсидел». Ведь в самолёте хотя и было теплее, чем за бортом, но не более, чем в металлической бочке.

Дальше всё было как во сне. Пазик, заснеженный посёлок, ночь, искусственный свет со стальной мачты, короткая перебежка на отмороженных ногах до гостиницы. И комната с тремя кроватями для одного. Здесь мне предстояло прожить минимум три года до пуска первого агрегата Курейской ГЭС.

В гостиницах я предпочитаю всегда место у окна. Меня не смутило, что на этом окне образовалась наледь толщиной внизу в десять сантиметров – что ж, Север, однако. Только засыпая, я догадался, что из окна неимоверно дует. Чтобы не прерывать сон, я натянул на голову шапку-ушанку, завязав шнурки на бантик. Так что утром мне не пришлось одеваться – почти вся моя одежда была на мне. Просто кто-то в сентябре забыл закрыть внутреннюю раму на нижний шпингалет, и надо погодить июня, чтобы исправить эту оплошность. Но думать об этом было некогда – меня ждала Курейка и начальник КурейГЭСстроя Виктор Евгеньевич Бажанов, заслуженный строитель СССР.

Р.S. Кстати, мама оказалась права – первая молодая девушка, которую я встретил в приёмной Бажанова, через полгода стала моей женой.

Там с минусом семьдесят температурка,

И мачты стальные трещат как сосульки,

И кости ломает московских придурков,

Приехавших из городских переулков.

Мерзлоты метровые, болота москитные,

И лето фиговое, да зимы элитные,

И кто бы подумал, что в этой малине

Я встречу судьбу свою Лену Малинину.

А вот почему Бажанов не взял меня в машину, я понял позже, когда пришлось самому проехать по зимнику в составе каравана. Но об этом в другой раз.

Итак, приехал я на строительство Курейской ГЭС, расположенной за Северным полярным кругом. Что я знал о Севере? Да ничего. Кроме рассказов Джека Лондона, которого перечитал в детстве вдоль и поперёк. Между прочим, с тех времён меня дико интересовал один эффект, который описал Джек. А именно: когда мороз переваливает за пятьдесят, то, извините, плевок человека превращается в ледышку ещё до того, как достигнет земли. При этом будто бы раздаётся характерный треск. И старожилам Аляски даже градусник не нужен, вышел за дверь, плюнул, если треснуло – актировка, сиди дома, смотри телек. В Москве нечасто тоже бывают морозы за тридцать пять – сорок градусов, но сколько я ни пытался выплюнуть ледышку на московские мостовые, ничего не получалось. То есть получалось некрасиво. И я прекратил этот эксперимент. А оказавшись за полярным кругом, вдруг вспомнил.

И вот что я вам скажу. На Курейке, где зима продолжается с сентября до июня и оттепелей не бывает, абсолютный минимум был зафиксирован минус шестьдесят четыре с половиной градуса, но я его не застал. Зато минус пятьдесят и даже пятьдесят пять градусов бывало частенько. А при ветре более двух метров в секунду добавлялось минус пять градусов при объявлении актировок, когда работы на открытых площадках запрещались.