Аделина Кандикова - Васат

Хорошо. Это лучше того, что я ожидала. Даже почти не пришлось ориентироваться на Зераха. Но мне было так обидно. Я не хотела плакать, но глаза и нос защипало. Это мой выпускной! Он никогда не повториться, и я провожу его так…

Я быстро черканула какую-то загогулину в документе, в месте, которое мне указала наша старая бухгалтерша своим кривым пальцем и поспешила обратно в зал. И близко больше не подойду к своим ровесникам, педагогам, ни к кому из этой школы.

Я вышла в зал из засценного коридора в самом дальнем углу, где располагаются специальные боковые места для журналистов, которые посещают нашу школу, когда тут проходит какой-нибудь важный праздник или конкурс талантов.

Это Муниципальная школа Ньёрстхейма – единственная в городе, если не считать школы-интерната, который находится в паре кварталов отсюда. Нельзя сказать, что город у нас маленький, нет. Население в прошлом году перевалило за девяносто тысяч, развивается бизнес. Сколько всяких офисов и контор у нас в центральных высотках и не пересчитать! Но всё равно, такое ощущение, что это большая деревня и не от большого количества частного сектора на окраинах… Отчасти из-за того, что школа одна на всех. Так или иначе детям и родителям приходится взаимодействовать и знакомится друг с другом, но в большинстве своем из-за наследия. Население хоть и растёт, но фактически не меняются. Семьи знают друг друга не то, что годами, веками! Все знают, кто чей дедушка, у кого какие проблемы были лет сорок назад и так далее…

Думаю, не стоит упоминать, что в моей истории мне на пользу это не пошло. Весь город был в курсе, но доставалась мне, слава Богам, только от школьных.

Я сидела с закрытыми глазами, опершись затылком о стену и старалась ни о чём не думать. Обычно, когда мне нужно было отключить голову, я начинала контролировать свое дыхание на «вдох-выдох» отдавая эти указания себе. Но в этот раз так не получалось. «Вдох-выдох» ушло на второй план и говорилось на автомате, а на переднем плане были мысли о Марке…

Черт, неужели я действительно его настолько люблю, что готова простить ему все унижения, через которые прошла и которых не заслужила? Не смогу дать себе четкого ответа, не смогу принять какого-то конкретного решения и действия, просто потому… Ох, да просто потому что мне страшно! Что, если я сунусь и сделаю только хуже? Но продолжать терпеть это – тоже не выход!

– Поздравляем наших учеников с получением общего среднего образования! Ура! – привёл меня в чувства возглас миссис Ольв.

Мне не придется терпеть! Я закончила школу! Всё, мне больше не нужно тут появляться! Двери актового зала открылись и я, как всё тот же оленёнок, которого выпустили из клетки рванула, обгоняя всех, на волю, подальше от злых проблем.

Я нехотя переставляла ноги по тротуару, уже предвкушая, что ждет меня, как только я перешагну порог собственного дома. Это гораздо хуже, чем издёвки одноклассников, потому что от нотаций своей семьи мне никуда не деться.

Мама не упускала ни единой возможности упомянуть, какого же хорошего мальчика я потеряла. Причём рассказ, как Марк дал мне пощёчину и даже не выслушал, она точно и не слышала. Для неё он самый лучший, собственно, как и для всех окружающих.

Вот и мой дом… Он выглядит сравнительно небольшим снаружи, но внутри хватает места для всей нашей семьи: меня, мамы, отчима и бабушки (по маминой линии). Глубокий выдох и я, поднимаясь на веранду, открываю дверь.

«Тяф, тяф!» – тут же доносится до меня щенячий лай из гостиной и две пары маленьких лапок со всей скоростью, на которую способны, цокают в мою сторону.

– Ай ты мой сладкий! – я хватаю зверёныша на руки и прижимаю к щеке.

Это Васат – щенок аляскинского маламута. Ему всего два месяца. Мне подарили его в день, когда я сдала последний экзамен пару недель назад. Я была так счастлива, когда Грэг – мой отчим – протянул мне коробку с этим чудом. Да и сам Грэг радовался ничуть не меньше, весь красный от смущения и с широченной улыбкой. Чего нельзя было сказать о маме, она явно с недоверием поглядывала на Васата, видимо, это была не её идея и она от неё была не в восторге. Но терпеливо стояла рядом, пока мы вдвоем тискали это мохнатое чудо природы.

– Кира? Это ты? – в коридоре появилась молодая женщина с планшетом в руках и квадратными очками на кончике аккуратного острого носика. Судя по всему, она спешила на кухню.

– Привет, мам.

– О, Боги, когда же ты уже перекрасишься! – воскликнула она, взглянув на меня мельком.

Я закатила глаза. Это было её обычное ежедневное приветствие. Она всегда ждала, что одним прекрасным днем я заявлюсь домой с не таким идеально холодным блондом, ну а хотя бы русой, как она сама. И эта порядком приевшаяся традиция уходит глубоко в историю, не то что бы нашей семьи, скорее, маминой жизни…

Её не устраивает цвет моих волос из-за того, что это живое напоминание об ошибке её молодости – моем отце. Маме было восемнадцать, она училась на факультете журналистики в королевском государственном университете, мой отец учился там же, но на историческом факультете, третий курс. И однажды историков направили на практику на археологические раскопки, а мою маму отправили с ними, чтобы написать об этом статью в студенческую газету… Ну, как сами понимаете, у них там закрутился роман, но в середине срока, отведённого на раскопки, мой отец исчез. В буквальном смысле. Его подавали в розыск, думали, может заблудился где-то в лесу или на него напали дикие звери, но нет. Его и след простыл, как будто и не было. Ни на раскопках, ни в институте, ни в своем собственном доме он больше никогда не появлялся.

А через два месяца мама узнала, что беременна мной. Хоть она и говорит, что не в обиде на моего отца, ведь он даже не знал, да и не мог знать, о том, что я существую, поведение её каждый раз, как разговор заходил об этом человеке, говорило совсем об обратном…

Аборт она делать не хотела, и моя бабушка – лучший хирург нашего региона – её поддержала, сказав, что аборт в столь юном возрасте может иметь весьма плачевные последствия. И если бабушка поддерживала маму, то дедушка этого совсем не одобрил. Когда он попытался заставить маму поменять мнение на счет меня, бабушка послала его ко всем чертям и выставила из дома, сказав, что родная дочь и внучка ей в тысячу раз важнее какого-то мудака.

Они растили меня одни до четырёх лет. Потом в жизни мамы появился Грэг и они поженились. Грэга совершенно не смущало, что у его возлюбленной есть ребёнок. Он был даже рад, так как своих детей иметь не мог. Кто-то может сказать, что я должна принимать Грэга, как родного отца… Ведь что такое четыре года!? Я и помнить-то ничего не должна, но нет. Грэг очень хороший, добрый, я безмерно ему благодарна и очень его люблю, но всё же назвать его папой у меня за всю жизнь язык так и не повернулся. Скорее всего, это неправильно, но что-то не дает мне это сказать.