Фарра Мурр - Третья Сила

– Рахмат, Рахим-ака, – торопливо ответила Линг, разламывая горячую сдобу. Она не могла устоять перед соблазном. Реформа обеспечила каждого жителя Земли необходимым для проживания продуктовым минимумом – мясом, молоком, хлебом, крупой, курицей, так что дни голода и нищеты уже полгода как ушли в прошлое. Но кому не хочется побаловаться деликатесом? И пускай хлеб раздавался бесплатно – разве сравнится безвкусная мучная мочалка со свежей, горячей лепёшкой, ещё хранящей аромат жарких углей. Такую можно было выменять только на базаре и за что-нибудь стоящее. Как это делал Рахим, никто из жильцов гостиницы не знал и старался не задумываться. Рахим-ака был ответственным за питание в гостинице-общежитии и никогда не унывал; этот проныра умел обставить свои делишки так, что все были довольны, и никто не жаловался. К тому же он был приветлив и весьма обаятелен, всегда радовался возможности переброситься парой фраз с проживающими.

– Жойн ми, Рахим-ака, плииз, – попросила Пан, указывая на стул напротив.

Рахим не заставил себя упрашивать и тут же плюхнулся напротив. Минута прошла в молчании. Рахим, облокотившись о стол, пристально смотрел на гостью, старательно делавшую вид, что не замечает этого.

– Вай ю, Пан-апа, так сэд? Кто-то умер?

– Но, но, джаст тайед! Устала чут-чут… – ответила по-русски Линг и добавила: – А ю хэппи, Рахим-ака?

– Оф кос, я хэппи! Такой красивый гёрл рядом, как не быть хэппи!

– Ай эм сириоз. Я серь-ёз-но – по слогам проговорила по-русски Пан.

– Я ту! Смотри, лепёшка есть, чай есть, крыша над хэд есть, что ещё нид, нужно?

– Рахим-ака, вот вуд хэпенед ту ас? Что с нам случится?

– Гёрл, гёрл, бедный гёрл, – укоризненно покачал головой Рахим. – Ю совсем янг, ю маст быть хэппи. Аксакалз сэд, нэвэ ворри эбаут вещь, ю не можешь чэндж.

– Аксакалз?

– Йес, пипл виз белый борода, – пояснил он, проведя ладонью по редкой, аккуратно стриженной седой бородке. – Ю не можешь чэндж погода, ю не можешь знать фьючер. Мой дедушка, грэндфазер, был на война – пух-пух, – пояснил он, не зная слово «война» по-английски. – Он не знать, будет жить или ноу, бат хи трайед то би живой, энд Аллах хэлп хим. Аллах вил хэлп аз тоже, гёрл. И потом уи, ми всегда можем оказаться на небо, эт зе энд. Либо так, либо этак… Так что кушай каймак и би хэппи.

– Рахмат, Рахим-ака, – пробормотала Линг, макая ломоть лепёшки в густые сливки. – Зисис очен ойши!

– Пан-апа, я давно хотеть спросить ю, что йё нэйм значит? Я ноу, знать што каждый китайский канджи есть мининг.

– Май нэйм значит ривэ, где моют рис.

– ??

– Рис надо мыть только в очен чистой вода, – с трудом складывая слова, сказала по-русски Линг.

– Красивый нэйм! Тебэ идёт. Ты нас не эфрэйд. Мы мирный пипл.

Пан Линг вспомнила свои недавние поиски в интернете. Когда-то она услышала забавную фразу: «Ташкент —город хлебный». И ей вдруг захотелось узнать, откуда выражение появилось. В итоге виртуальный поисковик навёл её на фильм, который оставил незабываемые впечатления. Это была старая кинолента о военном времени, когда тысячи беженцев со всего Советского Союза приехали в Ташкент и жители приютили их. «Мы тоже беженцы со всей планеты. Ташкент нас приютил, дал нам крышу и хлеб. Найдётся ли на Весте свой Ташкент, когда придётся уезжать?..»

Себастьян Руже был доволен. Всегда приятно, когда твой труд приносит кому-то пользу. Сегодня, всего месяц спустя после звонка президента, он мог смело сказать, что Танина мать, скорей всего, будет спасена. Вот они, дрожащие под пронзающими лучами микроскопа стволовые клетки. Испуганно жмутся друг к другу на предметном стекле. Руже чувствовал себя магом, по мановению волшебной палочки которого происходят чудеса. «Она будет жить!!!» – мысленно воскликнул учёный, но тут же понял, что переборщил. Нет, так не пойдёт. Лучше скромней и проще. «Надеюсь, я смог вам помочь. Не надо благодарностей», – проговорил про себя Себастьян, готовясь к встрече с Таней. Вчера та прилетела вместе со своей мамой. Прилетела к нему в Ванкувер для финальной терапии. Руже был почти на сто процентов уверен в успехе. Ему удалось успешно размножить стволовые клетки и, главное, заставить их дифференцироваться в нужном направлении. А их количества должно хватить для лечения. Лаборатория, в которой он работал, расположена при женском госпитале на Оук-стрит, поэтому вопросов, где лечить больную, не возникало.

Себастьян был азартным оптимистом, в былые времена постоянно, но безуспешно участвовавшим во всякого рода лотереях. Он твёрдо верил в свою звезду, знал, что когда-нибудь ему должно обязательно повезти. И вот этот миг настал. Ему чудились вспышки фотокамер, толпы назойливых репортёров, виделся огромный зал, заполненный людьми во фраках. Среди них он сам, взволнованный, растроганный вниманием, полный благодарности, торжествующий по поводу получения Нобелевской премии. Руже с усмешкой отогнал видение. Всё это в прошлом… Его потаённой мечте не суждено сбыться. Некому выдавать премии, некому оценить то, что им было изобретено. Реальность бытия сегодняшнего дня возьмёт вверх – Себастьян разместит небольшую статью в интернете, и она осядет где-то на далёких серверах мёртвым, никому не нужным грузом. Затем и вовсе канет в небытие, как и всё живое на Земле…

От грустных мыслей его оторвал звонок. Это Татьяна. Она уже успела оформить маму в больницу, и теперь врачи ждали только его прихода. Взяв из инкубатора пару флаконов с розовой жидкостью и аккуратно разместив их в термоконтейнере, Руже направился в клинику. Идти было недалеко, всего-то несколько сотен метров из одного здания в другое через внутренний парк. Подойдя к дороге, он по привычке глянул по сторонам. И поймал себя на мысли о том, как прочно сидят в его сознании условные рефлексы: «Автомобили, почитай, второй год не ездят, а всё оглядываешься…»

Он вспомнил, как когда-то, четверть века назад, молодым студентом пришёл сюда с университетской скамьи – вихрастый, задорный, полный мечтаний и надежд, а главное – веры в себя и своё призвание. Да, он обрёл известность, его почитают в узких кругах специалистов… Ну и что? Кому какое дело до его чаяний, до неутолённой жажды успеха и славы? Земля растворилась в объятиях наступившей осени, не придавая ни малейшего значения его, Себастьяна, существованию. Так было раньше, так было всегда, так будет и через двадцать лет… Хотя нет. Через двадцать с мелочью лет уже ничего не будет. Сплошная чёрная корка…

В операционной пахло спиртом и нагретым металлом. Все были в зелёных халатах, одинаковые до неузнаваемости. Операционная сестра молча забрала у него флаконы и, невзирая на естественное любопытство, закрыла двери операционной перед самым носом. Миссия закончена. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить», – почему-то вспомнилось ему. Потоптавшись ещё немного в предоперационной, он уже собрался уходить, как вдруг почувствовал лёгкое прикосновение сзади.