Виктор Ананишнов - Изнанка матрешки. Сборник рассказов

Крепость колыхнулась сигаретным дымком, затушевалась и пропала в белёсой дымке.

День начинался как всегда – суматошно. Заведённая до предела пружина звонка заставила старенький будильник прыгать по столику торшера расшалившейся лошадкой. Она взбрыкнула, ему удалось остановить её падение на пол. Из включённого приёмника мужским голосом скорбно сказали: – … в крепости не хватало хлеба и воды…

В туалете бросился в глаза заголовок оставленной им вчера на бачке непрочитанной газеты: – Крепость в горах.

Радио и газета смутили его. Газету – в мусорное ведро, приёмник – под кровать, в пыль.

Бритью Он давно уже не придавал должного значения, делал это наскоро и плохо. Зато охотно разглядывал в зеркале своё полное свинцово-жёлтое лицо. Заглянув сегодня в зеркало, Он испуганно отпрянул от него, увидев в отражённой дали очертания Крепости.

Фу!.. Это полотенце, небрежно засунутое за змеевик парового отопления, скомкалось причудливым абрисом, создавая светотенью таинственный образ.

Кое-как побрился, долго тёр под глазами мешочки дряблой кожи, надеясь, что подобный массаж заменит ему трезвый сон, душевное спокойствие и прогулки на свежем воздухе… И вернуть Её былое расположение.

Да, расположение.

Моя любовь давно минувших лет,

твой милый голос в сердце не умолк.

Выйдя из ванной комнаты, Он сделал шаг в сторону кухни, где уже весело шумел чайник…

Вольный воздух весенних лесов и полей вначале оглушил его, потом удивил, а немного позже Он понял, что устал, так как дорога была тяжёлой и дальней, и теперь надо приткнуться к какому-нибудь костру, во множестве разложенных и разжигаемых перед Крепостью, и отдохнуть.

– Эй! – услышал Он. – Обращённый, подь сюда!

Суровый лицом человек позвал его.

– Ну?

– Не ну. Не так, а должен говорить: – Вот я дорогой!.. Повтори!

– Вот я, дорогой.

– Молодец! Покладистый. Другие шебуршат, обижаются. Для них же хуже… Ты мне нравишься. Есть хочешь?

– Х-хочу.

– Опять молодец! Ты не бойся, говори всегда правду и громче… Буду называть тебя ласково, скажем… Пукликом. Как?

Новоявленный Пуклик пожал полными плечами. Ему было всё равно, как его называют, потому что в происходящее не верил. Мало ли что может присниться? Так ему всё это представлялось.

– Меня зови тоже ласково. Кутей. Ты мне нравишься всё больше. Будешь за это в моей туле. Только вот жиром ты безобразно оброс… Ай-ай!.. Ишь, как разжижился. Придётся, дорогой, расстаться и с тем и с другим. И жилы подтянуть, чтобы не лопнули от перенапряжения. Забудь, дорогой, о дурных привычках… Пойдём!

Кутя повёл Пуклика по истоптанному тысячью ног площадке под стенами Крепости. Площадка кишела людьми.

– Воинство Пали Шестого! – гордо пояснил Кутя.

Они шли мимо костров, вокруг которых толпились люди, разношерстно одетые, на воинство не похожее.

– Эй, Обжа! – крикнул Кутя уже другим, капризным, голосом у одного из костров. – Принимай новичка. И зови ласково. Он – Пуклик!

– О, дорогой! – почти простонал от почтительности к Куте и Пуклику Обжа, мужчина лет сорока, здоровый и плотный, будто мешок с песком. – Буду лелеять как родного сына.

Проворно переставляя сильные ноги, Обжа обежал костёр, приговаривая в такт шагам: – Как я рад… Как я рад…

Симпатичные люди, – умильно подумал Пуклик, донельзя польщённый вниманием и заботой.

– Накорми, пусть поспит, потом приведёшь ко мне. Знаешь за чем. – Кутя распорядился и тяжёлой жёсткой ладонью больно хлопнул по пухлому плечу Пуклика.

Он пришёл в себя, сидя за столом в своей кухне и доедая завтрак. Огляделся. Для верности встряхнул головой – привидится же такое!

В этом городе я мимоходом.

Я чужой. И прошу об одном.

Меня усыпили сказкой…

Я был разбужен сном.

На работу ехал нехотя, терзаясь предстоящей встречей с сотрудниками.

Толстый, рыхлый, с вечно неприятным запахом потного тела и грязной рубахи, у многих Он вызывал явную неприязнь. Они как можно откровеннее выражали свой протест: и словом, и жестом, и гримасой. Он тоже не оставался в долгу. Но были и иные. Кто-нибудь из сердобольных женщин, потеряв терпение и поборов отвращение, подходили к нему.

– Господи! – говорили сокрушённо. – Собери рубашки свои и отдай мне. У меня дом полный мужиков. Каждый раз по двадцать штук стираю. За одно и твои…

Он шарахался от их предложений, обижался на их жалость к нему и проклинал себя в душе за лень. Проклинал, однако, день ото дня ещё больше опускался, превратясь к тридцати пяти годам в человека, заросшего жиром и недовольного всем и вся, с безобразной, подобной бокастой вазе, фигурой, без друзей, жены или кого-либо другого из близких людей.

В автобусе его толкали, уминали, посматривали с осуждением: сколько места занял. Он вжимался в угол, стараясь как можно меньше двигаться, и тут же наступал на ноги пассажирам, за что выслушивал нелестное: – Ну, ты-ы!..

Даже водитель автобуса, объявляя остановки, казалось, метил каждым словом в него, мол, подожди, случится и твоя остановка, и сойдёшь ты, в конце концов, и перестанешь портить людям нервы.

Он портил. Постепенно привык видеть в этом проявление своего я. На работе его особо не проявишь, а дома – не перед кем. Зато здесь, в автобусе, – раздолье, сходящее с рук из-за общей спешки, толкотни и невнимательности к случайному соседу по салону общественного транспорта.

Перед входной дверью административного корпуса предприятия, где Он работал, появлялась привычная вялость во всех членах тела, ещё обильнее потелось. В нём просыпался какой-то животный страх, как будто за дверью его поджидал, затаясь, враждебный мир, против которого у него не было сил бороться. На самом деле это была нормальная организация со своим специфическим микроклиматом и авторитетами, среди которых Он занимал самую, пожалуй, нижнюю строчку, а то и под общей чертой, как сноска. Так ему представлялось здесь своё место.

Не всегда так было. Молодым и, как говорят, подающим надежды специалистом, подвижным, буйноволосым и коммуникабельным объявился Он здесь две с половиной пятилетки назад. Как-то привык ещё со школьной скамьи считать работу и жизнь по пятилеткам, специальность у него такая, к ней с малолетства готовился. Потом: неудачная женитьба, смерть родителей, пятилетка неразборчивых связей, всёпоглощающее пристрастие к вину… Однажды он обнаружил себя облысевшим, небрежно, если не сказать безобразно одетым, плохо выбритым, с мешками под глазами. И – никакого в себе желания что-либо изменить…

Состоялась обычная, как ритуал, короткая перебранка с вахтой – Он нарочно долго шарил по карманам, ища, якобы, пропуск. В кабину лифта втиснулся лишним.

И тут увидел её.

Всё-таки Она обладала удивительным даром находиться именно там, где Он оказывался в смешном или неудобном положении. Когда-то Она в таких случаях смотрела на него с сочувствием, позже – недоумением, а теперь вот – равнодушно.