Дмитрий Янковский - Логово тьмы. Цикл ВОИН

– В Вирый? – Тризор снова вздрогнул от страха, представив ледяное солнце подземного мира, куда после смерти попадают предатели. – Не-е-е-е-ет! В Вирый уж никак.

– Вот видишь… – Витязь усмехнулся в густую бороду. – Сам понимаешь, что хворый.

Он вздохнул и выше поднял меч:

– А я лекарь. Не тебя уничтожить берусь – твою хворь. Вот только вы с ней уже неразделимы. Так ты берешь меч или я заколю тебя, как свинью?

Тризор, не помня себя от страха, потянул оружие из кольца и на ватных ногах сделал первый шаг навстречу Судьбе. Невероятный ужас заставил сердце ломиться в ребра, как пьяного мужа в запертую женами дверь. Волосы вздыбились на затылке, ладони покрылись скользким ледяным потом, от чего рукоять еле держалась в дрожащих руках.

«Конец…» – успел подумать Тризор, прежде чем незнакомец зло замахнулся мечом.

* * *

Невесомая прозрачность солнечного света заполнила простор под небесным куполом. Она незримо пронизывала наполненные ветром высоты и мягко струилась на бескрайнюю спину земного диска, сгущая марево лениво звенящего зноя.

Зной, словно могучий чародей, заставил мир замереть, застыть, и только реки, будто струйки пота, медленно несли свои воды к синему морю, не в силах отменить назначенное богами течение. Попрятались комахи в теплой земле, птицы блаженно укутались редеющей тенью деревьев.

Мир замер, но на головокружительной высоте чары зноя уже не имели силы.

Здесь царствовал только ветер.

Горный орел, вынырнувший из едва ощутимого облака, чутко нащупывал восходящие воздушные струи – крылья поймали невидимые глазу теплые потоки, поддерживая его тело в небе.

Здесь двигался только ветер, ничто в вышине не смеет с ним спорить.

Он посвистывал в трепетно дрожащих перьях, обдувал прикрытые кожистой пленкой глаза, наполнял грудь птицы размеренным дыханием жизни. Орел тяжело взмахнул крыльями, поймал ускользнувший поток воздуха и снова замер, сохраняя удивительную неподвижность парения, основанную лишь на верном расчете и подаренной богами сноровке.

А внизу необъятным лоскутным полотнищем раскинулась земная твердь, послушно несущая на себе золото убранных хлебных полей, огненное буйство осенних лесов, редкие людские города и недоступные громады Рипейских гор.

Зоркий взгляд хищной птицы выискивал добычу на прогревшейся за долгое лето земле, кожистая пленка подергивалась, не давая пересохнуть обдуваемым ветром глазам, свет солнца яростно поблескивал в них, будто в сверкающих черных бусинках. Но отъевшиеся хлебным колосом суслики отлеживались в глубоких норах, а осторожные зайцы терпеливо ждали в лежках скорой вечерней прохлады. И только три темные точки двигались без дороги по редколесью предгорий, убегающих к горизонту пиками скалистых вершин. Казалось, серые кинжалы утесов, покрытые неопрятной ржавчиной лишайников, пытаются оцарапать выглаженную бирюзу небесного свода. Но тщетно.

Только ветер может дотянуться до неба.

Микулка знал это лучше других. Он пробовал.

Пока срасталась кость на изломанной руке, они с верховным волхвом с утра до вечера рылись в рассыпающихся от древности, пропахших плесенью клочках бересты, испещренных малопонятными резами.

Тщетно.

Не было в них и намека на заветную тропку в поднебесную высь Вирыя, куда строгий Стрибог упрятал Микулкину жену – милую, ненаглядную Диву, зыбкую мечту, счастье, которое не продлилось долго. Теперь лишь в памяти сиял взгляд ее ясных глаз, лишь грезы струились теплым запахом ее мягких волос.

Но Белоян, верховный волхв князя Владимира, обещал найти путь на небо. Обещал… На Руси слово всегда ценилось выше денег, а значит, в сердце по-прежнему есть уголок для надежды.

Паренек с грустной улыбкой глянул в бездонную синеву и вздохнул так тяжко, будто на душу положили добрую половину высящихся впереди гор. Грусть наполняла душу до самых краев, полнилась, ширилась, но не могла вызвать слезы на глазах. Все они высохли долгими ночами, когда усталая дремота вяло боролась с бессильным отчаянием. Высохли, переплавив тревожную юность в твердыню ранней зрелости.

Ничто не заставляет так быстро взрослеть, как потери… Потери друзей, любимых, бесконечные версты, уносящиеся назад в теплой пыли дальних дорог.

За свои девятнадцать лет Микулка повидал больше, чем иные за долгую жизнь, но это не вызывало особенной радости. Только грусть горьких утрат, замешанную на гордости от нелегких побед.

Ближе к горным склонам лес кончился вовсе, будто отброшенный назад вырвавшимися из земли каменными кулаками, и трое путников снова выехали в чистое поле, только впереди виднелась густая рощица, укутанная листвой пожелтевших крон. Чужой рыжий конь под Микулкой бодро ступал копытами по высохшей за лето траве. Слушался он хорошо, но никакой, даже самый распрекрасный скакун не заменил бы парню Ветерка, оставленного в деревеньке под Киевом. Потери, потери…

Позади напряженно выпрямился в седле слепой Жур, так и не сменивший белую волхвовскую рубаху на подобающее дальней дороге одеяние. Следом за ним, на маленькой пятнистой лошадке, скакал молодой Мякша, сын рыбаря из Олешья, по собственной воле оказавшийся в самой гуще минувших событий.

И хоть был он на год старше Микулки, но в глазах его не читалось и тени жизненного опыта, в каждом движении сквозила неуверенность, чуть прикрытая неукротимым желанием стать лучше, смелее, сноровистее. Но спокойная, хоть и наполненная нелегким трудом жизнь на реке не выучила его никаким особым умениям, а уж воинской силы и ловкости в рыбаре вовсе не было. Ясные глаза и чистое сердце, высокий, тощий, черноволосый, доверчивый – лепи с него что захочешь. В какие руки попадет, то с него и станет. Благо, что Сершхан перед смертью успел завещать ему колдовскую сабельку, может, теперь он сумеет миновать кривые дорожки жизни.

Микулка с радостью оставил бы юношу в Киеве, но в дальней дороге может понадобиться любая помощь, а верные друзья, с какими и к Ящеру в подземное царство не страшно идти, остались в городе. Ратибор еще не совсем оправился от страшных ожогов и хоть и рвался в путь, но Белоян даже слушать ничего не хотел. Никаких, мол, походов, пока вся шкура на теле не сменится. А поскольку на честность хворого стрелка надежды было мало, пришлось Волку остаться с ним, не то убег бы точно, не придумали еще против Ратибора ни стен, ни ворот.

Пятидесятилетний Жур выглядел куда внушительнее. Крепкое жилистое тело и сосредоточенное лицо – все говорило о его ловкости и быстроте. Но слепой – он и в Царьграде слепой… Да и не шибко доверял Микулка новому знакомцу, слишком много тайн было связано со странным волхвом.

Взять хотя бы его слепоту. Глаза выжжены, только страшные шрамы под густыми бровями, а ходит без сторонней помощи, посохом разве что для виду в землю тычет. Дрова рубит сам, а из лука бьет краше, чем многие зрячие. Чудно… -Может, не врет, что не глазами мир видит, а выучился узнавать будущее на несколько мгновений вперед? Не надолго, говорит, не дольше, чем нужно человеку на переход в полсотни шагов, но хватает, чтоб метко стрелять и не тыкаться носом в каждое дерево.