Борис Омский - Салага

– Монах, падла, загонял в доску, – с досадой проворчал костлявый, стаскивая с головы бейсболку и вытирая ею мокрый лоб. – И какого рожна он на чистоту так запал?

– У тебя чё, Багор, в башке коротит?! – изумился Граба. – Сказано же было, Кит приезжает.

– Кит?.. Ах да, Кит. Нехорошо мне с утра, колотит. Видать, потому про Кита мимо ушей пролетело.

Граба с недоверчивым прищуром уставился на приятеля.

– Ты, корешок, в последнее время странный какой-то, – врастяжку произнес он, пристально разглядывая изможденное лицо Багра. – То веселье и удаль из тебя бьют через край, то кислый и рассеянный бродишь, пацанов сторонишься, на здоровье жалуешься и бледный, как беременная аристократка.

– Да пошел ты! Не больше других хвораю.

– Не больше других! – передразнил Граба. – Кому горбатого лепишь? Бля буду, на дурь подсел.

Багор вскочил, в сердцах швырнул недокуренную сигарету на землю.

– Ну все, расколол, на…, как мусор на допросе! – психанул он, – Пойди Монаху настучи, пусть пулю мне для лечения выпишет.

Граба с олимпийским спокойствием перенес наскок. Когда же его костлявый дружок угомонился, флегматично произнес:

– Больно надо мне на тебя стучать. Монах скоро сам догадается. Ты глянь в зеркало на свое мурло. На нем твоя проблема крупным шрифтом выбита.

Багор тяжело плюхнулся на прежнее место. Его руки нервно тискали несчастную бейсболку.

– Лоханулся я капитально, – наконец прорвало его. – Помнишь, по весне я в Читу за грузом гонял? Там все началось. Поставщик застрял где-то. Скукота! Забурился в кабак, телку снял. До сих пор не пойму, как она, паскуда, меня под наркоту подвела. Поначалу себя успокаивал, твердил: «Сегодня последний раз и шабаш». Потом перестал, втянулся. – Он схватил Грабу за локоть и заговорил быстро и горячо: – Я выкарабкаюсь, Граба, верь мне. Только ты никому ничего не говори. Я уже дозы уменьшать начал. Через месяц… Ну через два от силы совсем с наркоты соскочу. Только ты никому, обещаешь?

– Сказал же.

– Спасибо, братан! Знал, что ты человек. И я человек. Добро помнить умею, за мной не пропадет. – Для придания своим словам большего веса Багор потряс кулаком. – У меня, знаешь, какая воля? Солнце, как окурок, потушу, если целью задамся. Я обязательно выкарабкаюсь. Через два месяца… или три… Слушай, Граба, раз ты все знаешь, может, я сейчас прямо сбегаю щепотку нюхнуть? А то мутит сильно.

– Куда сбегаешь? – насупился Граба. – Что я Монаху скажу?

– Да не дрейфь ты, тут рядом. Я давно маленько кокса на чердаке котельной припрятал, чтобы с собой постоянно из поселка не таскать. А сегодня только здоровье поправить собрался, как Монаха нелегкая принесла…

Бандиты разговаривали в полный голос. Они не подозревали, что над их головами за лишенным стекла чердачным окном, кроме черной пыльной пустоты, скрываются два до зубов вооруженных человека и слышат каждое произносимое ими слово.

Сибиряк положил правую руку на рукоятку ножа и вопросительно посмотрел на командира. Столяр медлил. Было ясно, Багор не может исчезнуть незаметно. Не пройдет и пяти минут как Граба забьет тревогу.

Майор вгляделся в окутанный полумраком противоположный конец чердака. «Туда! – подсказало чутье. – Если Багор спрятал зелье там, где светлее, глядишь, пронесет». Борис Васильевич указал Сибиряку на рюкзак, сам подхватил гранатомет и рванулся в самый темный угол чердака. Сибиряк – тенью следом. Добежав до противоположного фронтона, они залегли.

Багор стремительно, как дельфин из морской пучины, вынырнул из чердачного люка, сделал несколько шагов к окну и присел у стропила. Его дрожащие от нетерпения пальцы отгребли в сторону маскирующий тайник мусор и добрались до засунутого в широкую щель пакетика с остатками кокаина.

Столяр и Сибиряк не сводили глаз со сгорбленной спины бандита, прислушивались к глубоким, шумным вдохам, когда он, стараясь не оставить на ладони ни крупинки, втягивал в себя кокаин. Если бы наркоман знал, как много сейчас зависит от его внимания! Он не знал, и счастливый, что избавился от ужасного наркотического похмелья, сиганул в люк, не утруждая себя разглядыванием темных углов пыльного чердака.

– Пронесло! – выдохнул из себя майор с таким облегчением, будто сбросил со своих плеч пятипудовый мешок.

– По такому случаю предлагаю выпить, – пошутил Сибиряк.

Борис Васильевич, подыгрывая ему, согласно махнул рукой.

– Давай, заслужили.

Боец вынул из рюкзака бутылку минеральной воды и протянул командиру.

Кит появился около четырех часов дня. Первыми во двор вкатились два черных джипа, за ними вполз КАМАЗ-фургон. Перед складом, уступая дорогу грузовику, джипы вильнули в сторону надраенной до блеска «Латвии». Громоздкая фура, похожая на морскую черепаху, тяжело развернулась и вогнала свой широкий зад в створ внутренних ворот. К ней подбежали подручные Монаха. Лязгнули запоры. Вновь ожил мотор, и КАМАЗ с распахнутыми дверьми фургона одолел последние метры до складского крыльца.

Волейбольную площадку заполнили люди из джипов. Пятеро пассажиров головной машины в элегантных дорогих костюмах резко контрастировали с камуфляжным одеянием парней с короткоствольными «Калашниковыми», – очевидно, охраной фуры, – высыпавших из второго джипа.

Среди обладателей шикарных костюмов, несмотря на расстояние, Столяр в два счета распознал Кита. Остальные слишком смахивали на горилл в одежде, чтобы потянуть на нечто большее, чем телохранители. Развитые грудные клетки, тяжелые плечи и манера держаться сразу выдавали их истинную принадлежность.

Рядом с Китом, как из-под земли, вырос Монах. Его пышные кудри теперь были собраны в хвост и перехвачены резинкой. С холопским подобострастием он пожал небрежно протянутую руку хозяина и быстро-быстро задвигал губами. Майор готов был поклясться, что Монах, не жалея красок, расписывает, с каким рвением он блюдет интересы босса в удаленном от казино и ресторанов краю.

Кит выслушал его, снисходительно потрепал по плечу, сказал что-то и двинулся к складу.

Двор опустел. Почти все скрылись в здании. Снаружи остались двое часовых и водитель КАМАЗ. Часовые прохаживались вдоль внутренней ограды, а водитель, уткнув нос в купленную перед рейсом на турбазу бульварную газетенку, не покидал насиженного места в кабине.

Однако затишье во дворе не затянулось. Из склада выехала электрокара с первой партией крепко сбитых ящиков.

Лаяли овчарки в клетке, шаркали подошвы о бетон крыльца, басом стонал железный пол фуры, когда на него не очень бережно опускали тяжелый ящик. Смешиваясь с кряхтением, возгласами и ругательствами людей, все это формировало единый звуковой фон кипящей работы.