Норман Райт - Фергаст

– Любимая, от цинги умирают больше, нежели от пиратской рапиры.

Маргарет не стала слушать мои слабые доводы, она просто отпустила меня. Я видел, как ей было тяжело это сделать. По лицу женщины блуждало сомнение, будто она провожает меня в последний раз.

– Пообещай, – сказала Маргарет, – что будешь защищать себя и не уподобишься тем, что размахивают оружием лишь ради забавы.

– Обещаю, моя любимая. – Я не знаю, почему пообещал. Я прекрасно понимал, что иду добровольцем на пиратский корабль, с целью грабить богачей и их корабли. Не думаю, что они все с распростертыми объятиями будут ждать на своем борту шайку пиратов. Я понимал, что однажды мне придется сражаться, как бы я не оттягивал это время, оно непременно настанет. Тогда я возьму в руки оружие и преступлю закон. Впервые в своей жизни. – Думаю, мне даже убивать никого не придется. Пиратов и без того, все боятся.

– Ты не пират. – Маргарет больше не плакала. Она улыбалась. Она, как и прежде была бедна и не ухожена, но счастлива. – Ты мой муж. Будущий отец наших детей. Самый красивый и самый любимый, мне человек.

Скрипя душой, я произнес:

– Я тебя люблю!

Маргарет ответила как всегда тихим и нежным голосом:

– И я тебя люблю!

Я обнял истощенное голодом тело Маргарет, и мы занялись любовью.

Поцелуи Маргарет были мокрыми от слез, когда ранним утром, мы прощались в саду. Она была так прекрасна. Я не выдержал, и снова взял ее на скамье под яблоней, где так любила читать моя усопшая тетушка. Мне казалось, что я больше никогда не смогу насладиться своей супругой, поэтому хотел выпить ее всю.

Затем, когда наша мимолетная близость внезапно оборвалась, я поднялся, застегнул брюки и отправился в бухту. Я не мог более находиться с Маргарет, иначе, мне пришлось бы остаться.

Жители только начали просыпаться, но большинство все еще спали. Я спустился вниз по главной улице, мимо грязных лавок, закрытых ставен, мимо домов, фасад которых трескался и обрастал сухими ветвями плюща. Через эти заросли я видел кирпичную кладку. Все дома были старыми, а улицы грязными.

Мне нравилось утро. Это было то время, когда всюду царит тишина и спокойствие. В воздухе не витает запах рыбы, помоев и конского навоза. Лишь туман стелется по земле. Солнце едва коснулось крыш домов, а собаки только вылезли из-под моста и позевывали у крыльца лавки мясника. Они всегда получали угощение от владельца лавки мистера Донована, но иногда и сами становились угощением, когда бездомным алкоголикам нечем было закусить.

Блеклая вывеска цирюльни мистера Альбертсона слегка поскрипывала, когда легкие порывы ветра тревожили ее покой. Ставни дергались, точно за них все пытался заглянуть безликий призрак, а заросшие сухим сорняком металлические ножницы над дверьми, и сейчас норовили свалиться кому-нибудь на голову.

Теперь, когда мои ноги несли меня вниз по этим улицам, где прошло мое детство и которые стали мне так дороги, я мысленно прощался со всем и чувствовал все очень остро.

Проходя мимо похоронного бюро, что стало мне рабочим местом, у меня вдруг возникло желание вернуться туда и оставить свою идею раз и навсегда. Уже к вечеру, я мог заработать моей милой Маргарет на платье, о котором она так мечтала последнее время. Владелец бюро – мистер Питерсон, не был плохим человеком. Он очень уважал меня. Когда многие сидели без денег, я был обеспечен работой. Многие, даже более опытные, просились на мое место, но мистер Питерсон всем отказал.

Я немного постоял у старенькой потертой двери, но войти внутрь так и не решился. Я не смог отказаться от своей мечты – осчастливить Маргарет. Сколько мне потребуется вырыть могил, чтобы заработать на дом? Мне и в жизнь не выкопать столько. Скорее наши с Маргарет легкие сожрет туберкулез, прежде чем мы позволим себе уснуть в сухом новом доме.

И мои ноги понесли меня прочь от похоронного бюро. Мои ноги несли меня туда, где распростерла свои объятия моя зыбкая, неуловимая мечта.

Вот промелькнула мясная лавка мистера Брюггета. Этот добродушный верзила неоднократно помогал мне, угостив свиной вырезкой. Он рассказывал, что дружил с моим отцом, которого я никогда не видел и не знал, и именно мой отец, когда то посоветовал мистеру Брюггету заняться этим ремеслом. В любом случае, когда наступали голодные времена, мистер Тильд Брюггет никогда не отказывал мне в мясе. При этом он говорил, что мой отец, был бы неплохим компаньоном, не сожри его туберкулез в работном доме.

Проходя мимо лавки, я вдруг представил, что было бы неплохо посоветоваться с мистером Брюггетом. Вдруг ему нужны помощники. Все же лучше, чем рыть могилы, или гоняться за мечтой бок о бок с пиратами.

– Так и сделаю, – решил я.

Когда я обошел мясную лавку с черного входа, я вдруг услышал голоса и аккуратно выглянул из-за угла. На заднем дворе стоял Тильд и курил, рядом с ним находился Томи – двенадцатилетний мальчишка из соседнего двора. Томи был в белом переднике и белом колпачке, и я понял, что вакантное место подмастерья, уже занято.

Тильд что-то рассказывал мальчику, но я не слышал, что именно он говорил, видимо посвящал в ремесло. Мальчик внимательно слушал и тер сонные глаза.

Меня не заметили, и я бесшумно ушел.

Путь в мясную лавку, теперь для меня закрыт. Как бы мистер Брюггет не уважал моего покойного отца, вряд ли он прогонит Томи ради меня. Я и сам этого не хотел. Семья Томи бедна, так же как и моя семья. Пусть лучше рубит мясо, нежели идет в трубочисты.

Как бы я не стремился миновать главную площадь, где огромной, черной, дьявольской конструкцией в небеса упирался эшафот, мне это не удалось. В это время суток площадь была пустынна, но кто-то на ней все же находился. Женщина – пожилая, уставшая и плачущая. Она в полном одиночестве сидела у подножья эшафота, и, опустив голову в свои ладони, тихо рыдала. Я знал эту женщину, ее звали миссис Элайза Титчер. Ее двенадцатилетний сын – Патрик, уже вторую неделю подряд гнил в петле у всех на виду.

Патрика казнили за воровство и вероятные связи с морскими разбойниками. Этого мальчишку я тоже знал. Костюм его всегда был чист, сандалии целы и без единой торчащей нитки, ногти аккуратно подстрижены. Не понимаю, что его вообще сподвигло встать на тропу пиратства. У Патрика были живы оба родителя, и бедствовать им не приходилось.

Миссис Титчер услышала шаги и подняла на меня свое залитое слезами, темное как у старухи лицо. Наши взгляды встретились, и меня пронзил ужас – миссис Титчер когда-то преподавала у нас географию, но теперь, она была сама на себя не похожа. Глаза ее источали кровь, оттого что слез в них практически не осталось, седые волосы прилипли к мокрым щекам, зубы женщины почернели и начали выпадать.