Антон Хапилов - Комета

– Ну, что, в путь…

Произнесла напутствие и заплакала, потянулась всем телом вперед и неловко обняла сына, который толком и подняться с места, еще не успел. Это было трогательно, слеза готова была сорваться из моих глаз, но ведь не на войну же, собирались, честное слово.

– Сынок, паспорт взял? Аттестат? Деньги спрятал за подкладку?

Бытовые мелочи сгладили, возникший было, эмоциональный накал, переведя прощание в более формальную плоскость, где произошла небольшая суета, благополучно закончившаяся выходом из дома.

Рассвет уже занимался, было свежо и прохладно, отчего туман от самой земли не спеша поднимался и зависал в воздухе, делая невидимым поле и проселочную дорогу, по которой мы двигались в сторону станции. Это было очень красиво.

Мы начали путь в полном молчании, оно и понятно, сон еще, частично, сковывал сознание, пробуждая его по чуть-чуть. А ведь я многое хотел сказать брату. Например, напомнить ему, о необходимости сообщать, о себе через телеграф. Затем, быть осторожным в большом городе, где полно всяких аферистов. Сохранять свои человеческие качества, учиться, работать, не забывать дом. Я очень рад за брата, болею всей душей, люблю, надеюсь и…. Я посмотрел на Алексея. Он шел чуть впереди, в новом костюме песочного цвета, лакированных черных ботинках, а на голове у него была надета летняя шляпа с небольшими полями. Где он ее нашел? Так он был похож на сельского агронома, ранним утром обходящего местные поля, с определенной рабочей целью. Он нес, собранный накануне мамой чемодан, с такой целеустремленностью чеканя шаги, погруженный в далекие мысли, что я так и не заговорил с ним. Не решился побеспокоить, проявив внутреннюю солидарность, лишь слегка ускорив шаг, что бы совсем не отстать.

Идти надо было два километра, и все это время дорога вилась между полей, засеянных пшеницей. Обширное пространство, с одной и другой стороны было большим пшеничным «морем», пользуясь терминологией брата, замершем, окутанным туманом, сохраняя полный штиль в безветренную погоду, а возникшее за пригорком небольшое здание железнодорожного полустанка, было похоже на крохотный островок, в безбрежном пространстве поля. Ну, вот мы и у цели. Поезд остановится здесь на минуту, и помчит дальше, забрав брата и оставив меня одного. Леха остановился рядом со мной, поставил чемодан на пыльную дорогу и снял шляпу. От ношения ее на лбу образовалась бледная полоска. Внезапно я заговорил:

– Ты, брат, давай, пиши. А когда поступишь, телеграфируй, порадуемся…. Плюс не забывай, можно заказать переговоры, мамка то, волноваться будет. Да смотри, не зазнавайся, если что…

– Хорошо, я понял тебя, брат. Спасибо. А то, айда вместе…. Москва такой город…. Столица, одним словом.

Теперь заговорил он. А что же мы всю дорогу молчали?

– Пока и здесь пригожусь. А что столица? Сам говорил, что страна наша большая. И везде хорошему человеку рады.

Послышался гудок приближающегося пассажирского состава. Мы повернули головы, ориентируясь на звук. В существующей картинке поезд был морским лайнером, идущим своим ходом, по «морю» пшеничного поля. В туманной дымке это было очень эффектно.

– Рады то, рады, да только помнишь как сестры у Антона Палыча? «В Москву, в Москву…»

– Так то же, Леша, сестры…

– А чем братья хуже…

Конечно не чем не хуже, здесь и говорить нечего. Тепловоз притормаживал, намереваясь остановиться на утреннем пустом полустанке, где у насыпи стояли две одинокие фигуры, ожидающие посадки в плацкартный вагон номер десять, посадочное место тридцать два. Заскрежетали тормозные колодки, негромко забряцали сцепки вагонов, и состав остановился. В ближнем стоящем вагоне открылась дверь, женщина в форме проводника освободила лестницу и вопросительно посмотрела в сторону братьев. Настал последний миг расставания, и я взял и обнял братика, без лишних слов и сантиментов, и он обнял меня в ответ. Все будет хорошо, я в это верю.

Подхватив чемодан, Леха вскарабкался, как заправский альпинист, по крутой лестнице и остановился в дверях тамбура. Проводница махнула желтым флажком, давая сигнал машинисту, вагоны дернулись, и состав начал движение. Брат, надев шляпу, улыбался мне и вытянул чуть вверх правую руку, с открытой ладонью, как знак расставания. Хороший жест, и я помахал ему в ответ. Поезд умчался вдаль, оставив меня стоять одного, на пустынном полустанке, посреди пшеничного поля. Туман постепенно исчезал, растворяясь в прозрачном утреннем свете.

Пролетело лето. В этой крохотной фразе выражена подлинная печаль о времени тепла и счастья, которое испытывает человек за несколько коротких летних месяцев. Теперь на мои плечи взвалилась вся работа по дому. С братом мы делили дела на двоих, помогая, дополняя друг друга, но теперь он был далеко, а количество дел увеличилось. В июле мне срочно пришлось переквалифицироваться из экспедитора в комбайнера, потому – что начался сбор урожая. Днем и ночью, посменно, в течение недели, пшеница скашивалась, обмолачивалась, провеивалась и везлась в хранилище. Я не высыпался, полностью изменив ритм своей жизни, ради одного общего дела. Спасала мама, которая готовила мне еду, стирала одежду, была всегда начеку. Вот когда, я понял, как не хватает рядом моего младшего брата, родного близкого человека, с которым я не расставался, практически, никогда. Разве что на время прохождения службы в рядах Советской армии.

Страда закончилась, и я вновь вернулся на должность экспедитора. Конечно, это слишком громко сказано, экспедитор, что с латинского, кстати, переводится как сопровождающий. Я был водителем в совхозной администрации, где часто приходится выполнять поручения, в том числе и лично председателя, развозить бумаги, мотаться в райцентр, колесить по поселкам с различными поручениями. Работа не пыльная, но хорошо оплачиваемая. А о будущем я не загадывал, больше живя настоящим. В семье ведь уже появился один артист, уехавший учиться в другой город. Разве я мог, вот так, оставить маму?

Наконец, Алексей прислал телеграмму, в которой сообщал о том, что, успешно сдал экзамен и зачислен на первый курс по специальности «актерское искусство». Почему он не приехал, хоть бы на август месяц, мне было не понятно. Мама предположила о том, что, возможно он устраивается в общежитие, моет окна в аудитории, ездит на картошку. Дел в Москве было много. На всякий случай, я выслал ему пятнадцать рублей, до востребования. Надеюсь, это поможет брату в непростой столичной жизни.

Осенью дел еще прибавилось. Надо было заготавливать дрова на зиму, утеплять курятник, перекопать землю в огороде. Мама работала в местной библиотеке, а у нас в совхозе расстояния были не сильно большие, и домой возвращалась рано. В октябре мы ездили в областной центр и купили новенький черно белый телевизор Рекорд В – 312. Здесь не обошлось без блата, у мамы школьная подруга оказалась заведующей большим универсамом. Теперь по вечерам мы устраивались в гостиной, пили чай с малиновым вареньем и смотрели «Международную панораму» с ведущим Сейфуль – Мулюковым, или «Кабачок 13тульев» с паней Моникой. Мама даже завела в доме кота. Однажды, идя с работы, она услышала, как в кустах пищит котенок. Бесстрашно пробравшись в самые густые заросли, порвав об острые ветви кустарника колготки, мама нащупала руками мокрый дрожащий комочек, и, прижав его к груди, принесла в дом. Это был совсем юный представитель семейства кошачьих, серо голубого окраса, как если бы на него капнули немного чернил, и выпустили под дождик. Чернила смыла вода, но под определенным углом падающего на него света, шерсть играла небесными красками. Котенок быстро отогрелся, напился молока, отоспался на мягком диване и решил, что останется здесь навсегда. И мы были не против. Васька, а именно так мама нарекла этого пострела, носился между ног, был излишне любопытен и очень ласков. Так, видимо, он благодарил нас, за свое новое счастливое детство.