Владимир Молодых - Казачья Молодость

– А ты, Яков, знаешь, что этот сибирский тракт, был когда-то тропой, по которой отряды казачьи Ермака, после его гибели, уходили на Восток и дальше за Байкал, – заговорил Бутин, видя, что я пришел в себя после проводов. А тропу эту набили когда-то кочевники. Вот по ней-то и пойдут твои предки, казаки-землепроходцы отвоевывать новые земли, чтоб Россия стала Империей.

Может именно тогда через тот разговор с Бутиным коснулось моего сознания то, что я казак и живу в России, а не просто в какой-то станице, какого-то уезда.

А еще было видно, как левее станицы пойдут гряды холмов, где среди заросших кустарников и деревьев кладбище и там могила деда. А вот на краю тракта примостилась наша школа. Далее развалины монастыря. Прощай, мое детство! А вон-вон скалы с орлиным гнездом – место наших встреч с Софьей. А вот поселения ссыльных казаков не видно. Только из-под скалы струится живой дымок костра. А вот и станица Сбега. Прощай, тетка Матрёна! Как тут не вспомнить последний с ней разговор. «И хотца тебе ехать-то? – спросила она и но, видя меня безучастным, уже тверже добавила.– Нет, уж ты поезжай, соколик. Ведь, не за худым, чай, едешь, а за добром». Тетка долго и зорко всматривается в меня. «Что-то, я смотрю, ты не весел. Уж не рад ли? А коль так-то – скажи отцу. Что, мол, попусту ехать – за семь верст киселя хлебать. А то пойди в наше реальное училище, как мой атаман, когда-то кончил. Кончишь – будешь атаманом в своей станице. А уж коль решил учиться в Губернске, то ученье воспринимай с верой. Учись во славу создателя и родителям на утешение. Слышала, что отец твой задумал из тебя енерала сделать. Что ж, тогда, паря, полководцем станешь как ваш Платов. А потому и носи при себе портрет этого генерала. Так, смотришь, и ты генералом станешь. Будешь служить во славу казачества и Отечеству на пользу». Говоря так, она сняла со стены портрет казачьего генерала Платова. «Вот, бери. Так наказывал твой дядя тебе отдать, чтоб ты знал по что учиться. Ты только глянь – каков он герой! Вот таким и тебя ждать будем…». Он и сейчас этот портрет Платова свернут в трубочку и лежит в моем ранце. «И еще важное. Генерал Платов был старой веры. Вот и мать твоя – старой веры. Ведь она надоумила отца твоего тебя учить. Слушай родителей – ведь их послушание выше даже поста или молитвы». Я, помнится, что-то хотел сказать, но она опередила меня. «Вот науки пройдешь, тогда и слово сказать получишь. А пока мотай себе на ус, что тетка тебе скажет…» Она мне напомнила своим «мой атаман» жену капитана крепости из «Капитанской дочки» Пушкина. Но всю дорогу, меня не оставляла мысль о матери. Я оставил ее больной и вдруг постаревшей на многие годы.

Впереди меня была дорога. Она на тридцать верст унесет меня от того места, где упала моя звезда детства. Как всякая звезда, падая, быстро сгорает. Так же быстро сгорела моя звезда детства. А в памяти лишь след от нее. Мне казалось сейчас, что я был великим человеком, когда был маленьким мальчиком. Думаю, с годами тело растет, а душа съёживается. Так, кажется, где-то скажет поэт Гейне. Помнится, стоило мне научиться читать, как меня потянуло мое любопытство так, что я стал читать все подряд. От журнала «Вестник Европы», что выписывал отец по наущению Бутина, «Белый клык»“ Д. Лондона до „Песни Ерёмушки“. Эту „Песню“, как и все остальное я читал деду, как известно, по несколько раз. Даже сейчас помню строки из „Песни“: „Жизни, вольным впечатлениям душу вольную отдай, человеческим стремлениям в ней проснуться не мешай…». Этими строками я немало удивил своих друзей по кружку Добролюбова в гимназии. Эти строки станут как – бы моим кредо для закрытого кружка в гимназии, который, кстати, принесет мне немало бед.

И все же мысли о матери не оставляли меня. Вспомнилось, как мать отправляла меня с Петькой по праздникам, а то и по будням, в поселок к ссыльным с продуктами. Я тогда уже учился в школе. Мать набивала полные сумы при седлах коней. Повзрослев, я стал ездить один. При этом мать наказывала, чтобы я заехал к тетке Матрене: может – и она захочет что-то им передать. Тетка Матрёна всегда щедро одаривала «каторгу». Так она называла всех ссыльных. Правда, атаман Сбегов не одабривал эту ее благотворительность. Хотя все знали, что там есть и ссыльные казаки. На это у Матрены был один и тот же ответ: «Они все одной душой, не какие там басурмане. Те же, что и мы – христьяне… У всех же Бог один!» Если я заезжал осенью, то она положит что-то из теплой одежды на зиму. Она знала всех казаков. Больному Хохлу передай вот этот кожушок, говорила она. Это моего атамана. Он себе новый купит. Ведь разве не стыдно, скажет она, атаману ходить в потертом кожухе. Я вижу, как она сама приторачивает шубу к седлу. А тому, божьей душе, добавит она, он будет в пору. Хотя я слышу, что дядя еще ворчит по поводу кожуха, но решимости жены своей он не переступит. Я как-то, осмелев, спросил ее – почему она все их называет «каторгой»? Чем-то занятая, она ответила не враз. Мне показалось: что она думала совсем о другом, а не о том, о чем я ее спросил. «Разные детки бывают из одной клетки», – проговорила она, не обернувшись даже ко мне. Что она хотела этим сказать? Я любил ездить к ссыльным казакам, слушать их долгие рассказы о казачьей жизни на Кавказе, о стычках с горцами, о войне с турками. Отец не водил дружбу с ссыльными казаками, но заказы на ремонт барок, баркасов всегда отдавал им. Отец платил им справно, а еще сверху давал зерна. Я любил порыбачить с ними, а потом у костра уха и бесконечные рассказы. Бывало, что по осени помогал им вытаскивать бревна из воды, что за лето выловили из Шумной. Зимой они пойдут на дрова. Однажды, между делом, я спросил у тетки о Владиславе, полячке, что ездит с Софи. У нее золотые руки, скажет тетка, она обшила всех наших девок. А какие она юбки им шила, кофты – загляденье. У нее была швейная машинка. Сказывают, «Зингер». «Да уж больно она холодна к нам, казакам», – скажу я ей. «А как она должна относится к вам, казакам, – уже строже заговорила Матрена, – если ее мужа казаки забили на смерть. А всех клеймили, как скот. А ты казак той же крови, что и те казаки, что били так, что здесь в Сбегах были слышны стоны. Вот так цари усмиряют свой народ. Нет на них антихриста. Но он придет!» Не глядя на меня, гневно закончит тетка Матрёна.

Спустя годы, я буду в близкой дружбе в доме Бутина с той полькой Владиславой. Я даже проникнусь к ней глубоким уважением. Она же далеко не сразу ответит мне тем же.

В дороге до Губернска я был спутником известного в округе богатого золотопромышленника Бутина Александра Сергеевича. Он был известен и как один из образованнейших людей, и как известный благотворитель. Окончив Оксфорд, он слыл среди купцов и промышленников либералом. Построив для города Зашиверска и женскую гимназию, публичную библиотеку, ипподром для города, реальное училище, он практически стал отцом города. Он благотворил кавалерийское военное училище, имея конный завод, поставлял им коней. Со временем он, правда, продал конный завод, оставив конюшню скаковых коней. Это стало куда выгодней, когда был построен ипподром. Отец мой работал в компании Бутина, занимаясь извозом вначале зимним, а затем пароходом и баржами стал вывозить дешевое зерно из богатых степных казачьих станиц. Отец встречал обозы, идущие Бутину из Китая, и баржами вывозил товары. Зимой отец с помощниками обозами по замерзшей реке возил мясо, рыбу, масло. Но так или иначе я был благодарен судьбе, что в моей жизни – в ее начале – был Бутин. Он был моим благодетелем. Благодаря ему, я избежал немало бед и бед серьезных, когда мне грозила каторга.