Владимир Молодых - Казачья Молодость

Но такое счастье было так редко…

Мать заставляла помогать сестре Верке. Она была на два года старше меня. Сестра заставляла меня следить за курицей – наседкой с цыплятами среди грядок огорода, чтобы коршун, не дай Бог, утащил цыпленка. Дед, видя такое дело, выйдет на крыльцо: якобы трубку раскурить – крикнет мне.

– Ну, что, казак, опять к девчонке тебя поставили, – начнет подтрунивать дед, – Нет, не быть тебе казаком, коль от женской юбки не отстанешь. Дома – за мамкиной юбкой, тута – за Веркиной.

Слова деда задевали меня до слез. Я бежал к матери жаловаться на деда.

– А ты не слушай его, – говорила мать, целуя меня в макушку, – Он и сам уж, поди, не казак. А ты спроси его – сможет ли он сам сесть с крыльца на коня? Думаю, он не сможет. Вот тогда и ты посмеешься над ним…

Время шло. Уж я и не помню, сколько гривенников от деда попало в карман Петьки. Но я научился садиться с крыльца. Хотя мог сесть и со ступени крыльца. Я к матери – позволь сесть на коня, а та и слушать не желает. Мол, погоди еще. Я к деду: были слова крестного, нашего атамана, что если я сам сяду в седло с крыльца, то я казак. Да, были, говорит дед. А мать не хочет, чтобы я стал казаком, утирая слезы, говорю я.

– А ты вот что сделай, – выслушав меня, он, хитровато поблескивая орешками своих карих глаз, сказал. – Вон, видишь дом крестного… Вот! Ты иди к нему и спроси: «Атаман, когда я стану казаком?»… Иди смело. А мать твоя, она вовсе и не казачка, а раскольница.

Так говорить на мать я даже деду родному не мог позволить.

– Не говори так больше дед о матери. Иначе водится с тобою не буду, – с обидой сказал я.

– Ладно… не буду, – лукаво улыбнулся дед.

Но я так любил мать, что без ее позволения даже стать казаком не мог, а потому все слова деда я передал ей. Она молча выслушала, но на ее еще молодом лице пробежала серая тень. Она долго болела после моих родов – была большая потеря крови. Приезжал доктор из города, лечила ее травами тетка Лукерья, но мать медленно угасала, как догоравшая свеча.

– Яша, сынок, тебе на следующий год будет пять лет – вот тогда все и решим. Ты забыл, что у тебя на ноге была рана. А ведь она еще толком не зажила. Упадешь с коня – и шов лопнет… А то и вовсе домой без головы вернешься.

А дело было простое. Дом нам строили братья по матери. Дом рубили из круглого леса. Я от любопытства от них не отступал ни на шаг. Топор у них будто сам так и ходит в их руках. Улучив, когда топор оказался без присмотра, я решил его испробовать в деле. Но топор вдруг соскользнул с бревна и рассек мне ногу повыше лодыжки. В доме шум поднялся: Яшка ногу себе отрубил. Крови сошло как с доброго поросенка. Мать в ужасе бросилась ко мне, увидев кровь… Рана, правда, быстро зажила. «На тебе, брат, все зажило как на собаке», – скажет дед.

Но беда одна не ходит…

Вот и коршуна я в то лето прозевал. Мне бы надо было за небом глядеть, где кружат коршуны, высматривая курицу и цыплятами, а я, увлекшись в это время с пацанами, гонял по мелководью пескарей. Заметил я хищную птицу видно поздно. Коршун кругами спускался уже на наш огород с цыплятами – будь они неладные! Я стремглав бросился, махая руками, к огороду. В углу огорода издавна лежит огромный плоский валун. Через этот камень я пробегал множество раз – это мой ближний путь к речке Песчанке, что бежит за огородом. Но на этот раз мокрая нога моя впопыхах соскользнула – и я ударился лицом о камень… Верка, увидев меня, бросилась в дом: «Яшка убился….глаз выбил!». Я вошел в дом с лицом в крови. Мать только, помню, ахнула, а что было с ней дальше, не помню. Так случилось с матерью очередное через меня потрясение.

Детство отметилось на мне дважды: шрам на ноге и шрам над глазом. Выходит, я всего себя испытал еще в детстве, ибо ни годы мои страстного увлечения скачками, ни две войны – первая мировая и гражданская – не оставили на моем теле отметин.

И все же тот мой долгожданный день, когда я, наконец, мог сказать всем, что я казак, настал-таки.

Стоял сухой август. Приближался день моего рождения, но мать, похоже, совсем не собиралась везти меня в город. Правда, готовила мое любимое лакомство – хрустящий сладкий хворост. Но где – то посреди дня вдруг шумно заходит мой крестный.

– Здорово дневали, – громко приветствовал мать атаман.

– Спасибо, хорошо…, – осторожно проговорила мать, предлагая редкому гостю сесть.

– Отец ваш, поди, в реке?

– Да, батюшка. Решили сынов учить в городе. На это нужны капиталы. А одна надежа на отца. Так что он теперь у нас только в гостях бывает.

– Что ж, станицы нужны умные казаки. Но чтоб казак не свернул бы с нашего казачьего пути, его надо посвятить в казаки. Вот Грише, сыну старшему твоему, этого не сделали – и плохо! А вот Якова я, как крестный, решил освятить в казака в Соборе. Надо чтоб казачьим духом были пропитаны не только кровя наши, но чтоб и душа энтим духом наполнилась.

Мать, молча, слушала атамана, но в лице ее было пусто. Она стояла перед ним, будто в воду опушенная. Она знала, куда клонит атаман. То, от чего она, как могла, оберегала сына – теперь можно ждать только худшее.

– Ты не печалься, мать. Что делать? Такова наша казачья доля, – подправляя лихие атаманские усы, сказал казак. – Без коня – казак не казак!

– Конь и о четырех ногах спотыкается, – поперек вставила мать.

– Ну, да чему быть – тому не миновать. Ты вот что. Собери-ка к завтрешнему дню сына…

Атаман хотел запалить цигарку, но, глянув на мать, передумал. Он, поди, вспомнил, как приходил к нему жаловаться дед, что невестка запретила ему курить в избе.

– Ты собери ему всю положенную казаку справу, – говоря все это, он хитро улыбался в усы, будто он задумал подшутить надо мною. Нет, он просто знал, что будет в этот день в Соборе.

– Ну, Яков, ты готов стать казаком? – спросил меня на следующий день атаман, похлопывая меня по плечу и вновь как-то загадочно улыбаясь, заглядывая мне в лицо. – Ты запомни этот день, когда ты станешь казаком.

Он не сказал, что сегодня в Соборе будет молебен памяти святомучеников Флора и Лавра, имена которых носит наш Собор.

– Ведь ты, паря, – обратясь ко мне, заговорил крестный, – родился в день памяти этих святых. Но Флор и Лавр это покровители, во-первых, коней, а, во-вторых, они, значит, твои ангелы – хранители. Так что конь, мать, будет оберегать твоего сына, ведь он родился в день коня. Он, выходит, единокровный с ними…

Слова эти атаман, видно, не добавили радости матери. Ведь она как в воду смотрела: беда, действительно, войдет в наш дом от коня…

Я же был всему услышанному несказанно рад. Я уже дома почувствовал после этих слов атамана казаком. Выйдя на крыльцо, я к удивлению матери ловко сел в седло атаманского коня