Владимир Молодых - Казачья Молодость

Она гладила голову моего коня и произнесла едва слышно: «Я люблю тебя». Я так и не понял – к кому относились ее слова? Конь терся носом о ее щеку.

– Вот вы и познакомились, – сказал я.

– За победу я принесла коню вот что… – и она подала коню морковку.

– А мне за победу?

– Ты еще получишь… – Уже на бегу крикнула девушка.

Я только сейчас заметил, что в порывах ветра срывался снег…

*

Я всегда с вниманием слушаю этого коренастого, уверенного в себе человека. Бутин. Сколько уже было с ним бесед. И о чем только мы ни говорили. На этот раз я встретил его в маленьком кабачке на окраине города. Он не любил шумных ресторанов в центре города. Он не боялся, но не любил известности. Кажется, он знал все: будь то история России, будь то, как заработать капитал. Но при этом оставался страстным конником. Страстью к конным бегам он заболел в Англии. Распродав конный завод он, однако, оставил себе теперь уже известную в округе конюшню скаковых коней. Он не пропускал скачек, будь они в Губернске или в самом Питере – известные Красносельские скачки.

– Что ж, Яков, твой дебют на таких скачках превосходный. Ты, пади, еще не осознаешь, что ты натворил. Ты этой победой, можно сказать, взошел на Эверест. Ведь ты, дурья голова, теперь попадешь во все анналы лучших наездников России.

Мы выпили шампанского за успех, и он продолжал осыпать меня комплиментами

– Я открою тебе тайну. Я ехал сюда, чтобы увидеть успех коня по кличке Русский. Это конь моей конюшни, мой старый любимец. Да, ему уже восемь лет и ему трудно тягаться с такими трехлетками, как твой Рыжий. А потом эти колики… Почему про это не сказал конюх Русского, когда его уводил Адъютант? Его не надо было ставить… в забег. Я ругался с полковником и Владимиру говорил, но они мен, похоже, не слышали. Конь Русский мог сам покалечиться или покалечить всадника.

Я спросил о Софи – как она?

– Я, было, хотел с этого начать да кони помешали. Она тебе передает привет. Она очень рада за тебя. Но она слаба и со встречей надо будет подождать. За твои успехи радуются и дочери хозяйки дома, где ты снимал комнатку. Софья остановилась в бывшей твоей комнате. Да, о той семье, где ты когда-то жил и где тебя неверно поняли, говорить много не стоит. Муж хозяйки, как военный, честен перед долгом и присягой. Он по-своему правильный человек. Он, как всякий правильный, осуждает мои либеральные взгляды. Как говорится, время рассудит. А в тебе он увидел меня – либерала. Но разве в том твоя вина, что ты хотел узнать мир? В этом не твоя вина, а твоя беда. Это беда России, когда сама литература стала преступлением. Вот и царица-немка, прочитав Радищева, его «Путешествия…» так и сказала, что автор «пострашнее» Пугачева, вашего казачьего атамана. Книгу запретили, автора – на каторгу. Но ведь запрети библию – меньше верующих не станет. Запретный плод сладок! А все потому, что правда – это та же вера. Ведь Христос с верой нес правду. Ноне мы цепляемся за соломинку уже прогнившего царства, которому уже заказали гроб. А плачут по этому царству военные, ибо тогда они потеряют все… Ведь они ничего не могут делать, как только убивать. Только этому их учили… Вот муж, как военный, и почувствовал в тебе угрозу своему благополучию – и избавился от тебя. Но гром грянет… Правда, нас, буржуа, не устраивает ни одна из партий. Россия должна будет пережить трагедию, чтобы сблизиться с Европой. Народ наш талантлив, но ему нечего делать на своей богатой земле… и он от лени спивается, – проговорил он с видом угрюмого человека, рассказывающего о своих болезнях… – Когда у рабочего будет пусто в кармане, то он – ему терять нечего: пан или пропал – возьмет дубину. И социалисты тут ни при чем. Нищета, голод – будут их флагом…

Я провожал далеко за город Бутина верхом на своем Рыжем. Тройка сильных коней быстро унесла его карету до горизонта.

Возвращаясь, я долго стоял за собором на обрыве, глядя на гнилые тесовые крыши мещанских лачуг, лепившимся внизу по буграм вдоль реки. Повсюду грязные и убогие дворы. Глядя на все это, подумал о человеческой жизни, о том, как она несправедливо устроена. И это так здесь было и триста лет тому назад. Блуждая, таким образом, по городу, я выехал на высокий берег реки. Отсюда было видно, как река серой рябью прижимается к желтым скалам берега. Так незаметно я выехал к тому месту, где дом Нины. Я даже было повернул коня в сторону этого дома, но почему-то воровато оглянулся – нет ли кого вблизи? Никого не было ни видно, ни слышно. И все же мне захотелось, чтобы кто-то вышел. Я уже было отказался от этой затеи, когда дверь приоткрылась и вышла Нина.

– А вы, что мимо нас проезжаете? – мило улыбнувшись, сказала девушка. – Что так? Уж не разлюбили ли нас?

– Да нет… Все как-то не по пути, – вдруг почему-то смутившись, неуверенно проговорил я.

– Вы правы… Когда любишь – и семь верст не объезд. А уж как разлюбишь – и в соседях не по пути. Не так ли?

– Может и так…

– И в глаза мне не смотришь – или я подурнела? – игриво, проговорила Нина.

Я, вконец засмущавшись, тронул коня прочь…

– Так вы заходите все же к нам – не забывайте своих друзей… – крикнула она в пустоту. Я пришпорил коня, подгоняемый ее едким смехом.

Она всколыхнула во мне нетронутую юность своей жгучей влюбленностью, так что я потерял покой. Я испытывал сознание своего крайнего падения, от чего было горько и больно, так что стало даже жаль себя…

Стояли удивительно теплые дни. Хозяева не вставляли вторых окон, так что я мог насладиться запахами осени. Осень в моем проулке, куда выходило окно, чаще дышало конюшней, запахи которой подхватывал попутный ветер. Запах этот сразу напоминал мне моего коня и былые с ним скачки.

Петр бывал у меня редко. А входил он всегда широко распахнув двери. Крепко здоровался за руку – за что я его уважаю. Ведь крепко жмет человек со своим стержнем, а если его нет, то и в руке лапша. В тот день передо мною лежала раскрытой книга «Основы жизни». Эта книга да еще «Книга для путешественников – всегда были у меня под рукой. Я решил, что я всю зиму буду изучать обе эти книги. Сейчас время скачек прошло, так что все свободное время я отдам этим фолиантам.

В «Основах жизни» меня более всего интересовали разделы «Происхождение видов» и учение Дарвина. Со слов Учителя – это два законообразующих разделов жизни на планете. Поймешь их, – значит, поймешь, как и откуда пошла жизнь. Учитель всегда говорил главное и о главном. Второстепенное его не интересовало. А если он много говорил о спорах вокруг учения Дарвина, то это главное для понимания основ жизни, понимания того, почему на вершине животного мира оказался человек.

Петр сразу обратил внимание на раскрытую книгу.