Олег Лаврентьев - Халва

Питер сидел на кровати в камере. Саднило плечо, но его это совсем не раздражало, Питер еще раз переживал матч, эпизод за эпизодом. Вспомнив, как он поймал последний мяч, не смог сдержаться, по телу прошла теплая волна, а на лице появилась улыбка. Скрипнула дверь, в камеру вошел священник.

– Здравствуй, сын мой.

– Здравствуйте, отец.

Священник сел.

– Я не болельщик, сын мой, но почел своим долгом посмотреть ваше, ммм, состязание. И признаюсь, я был потрясен.

– Да, отец, я за всю свою жизнь так не играл. Спасибо тем, кто организовал этот матч.

– Давно не чувствовал на себе благодати Божьей?

– Не знаю, благодать ли это… но я словно десять лет жизни сбросил. Мне даже немного жаль теперь умирать.

Священник внимательно посмотрел на Питера:

– А что, нельзя всю жизнь превратить в такой матч?

Питер снисходительно усмехнулся, собираясь возразить, и вдруг понял, что можно. Можно набрать лишних часов для разноса посылок, а в короткие часы перерыва штудировать учебники. И всю ночь сидеть и учиться тоже можно. И Лайму вернуть можно, какая разница, кто из них виноват, если он ее любит. И можно разыскать двоюродную тетку по матери, главное, чтобы злость была, такая как там, на футбольном поле…

Священник вошел в кабинет, присел за стол Смоллеста. Хозяин стоял лицом к окну.

– Ну? – негромко спросил капитан, не оборачиваясь, – не томи.

– Они забрали заявления, – ответил священник, – все. Даже тот, безнадежно больной.

Капитан Смоллест обернулся, улыбнулся и озорно подмигнул священнику. А по городу шли одиннадцать человек, шутили, смеялись и радовались жизни…

Алпат

– Папа, а может, не поедем? – спросил Еджик, тоскливо глядя на блестящие полосы рельсов.

– Еджик, почему ты так боишься отъезда? – отец ответил вопросом на вопрос. – Ты боишься нового или жалеешь старого?

Еджик задумался. Нового он, конечно, боится, кто знает, что их ждет на новом месте. Но это можно было бы стерпеть. Нет, он не хотел расставаться со своим городом.

– Я жалею старого.

– Но ты сам признался, что ты не очень ладил с ребятами в новом дворе, за четыре месяца у тебя не появилось ни одного друга. Что же тогда?

Об этом Еджик не мог ему рассказать, это была только их с Найдой тайна. Он вспомнил, как раскрылись глаза девочки, когда она узнала, что он уезжает. – Уезжаешь? Надолго?

– Не знаю.

– На неделю, на месяц?

– Наверное, дольше.

– Тогда… тогда я буду писать тебе, часто-часто… – словно наяву услышал он тихий шепот.

Помимо воли в глазах защипало. Еджик крепко стиснул зубы:

– Давай останемся, папа.

В ответ отец крепко прижал его к груди и несколько секунд не отпускал. Это он хорошо сделал, такое лучше всяких слов действует. Вообще они с отцом прекрасно понимали друг друга, возможно потому, что матери у них не было.

Она ехала на работу в автобусе и попала в аварию. Еджик ее почти не помнил, ему тогда семь лет было. Всю его жизнь рядом был отец, и только отец. С раннего утра и до вечера отец был на работе. Еджик вставал, а дома было пусто. Он завтракал, уходил в школу, учился, возвращался, гулял, а отца все не было. Он появлялся с первыми звездами. Мылся, садился за стол. Они ужинали, рассказывали друг другу, как прошел день. В выходные они часто бродили по парку или ехали к Крестам. Кресты – это семья Найды. Так было долго, Еджик даже думал, что так будет всегда. И его такая жизнь устраивала.

В первый раз жизнь круто поменялась, когда они переехали жить в другой район. Место Еджику не понравилось. Теперь, чтобы съездить к Крестам, нужно было час трястись в трамвае. В старом месте был парк, а улицы были чистыми. Здесь парка не было, а на улицах валялись окурки и пачки от сигарет. А главное, люди оказались хуже. На старом месте отец никогда не ругался с соседями, а здесь ругался. Причем они всегда первые начинали, эти некрасивые бабки и женщины. Они часто и долго звонили дверь и уже с порога начинали зло кричать. Ребята же были сколочены в дворовые банды и занимались в основном тем, что ходили драться с такими же бандами из соседних дворов.

Поэтому, когда отец сказал, что они уезжают, Еджик сначала обрадовался. Пускай даже не в старый район, но в любом другом, наверняка, будет не хуже. Но когда он узнал, что они едут к отцу на родину, внутри у Еджика все оборвалось.

Он знал, что отец наполовину алпат. Что давным-давно он приехал из родных мест в город, встретил маму, они поженились. Но по отцу никто не скажет, что он алпат. В школе Еджик прочитал, что алпаты – народ, занимающийся сельским хозяйством: скотоводство, охота, рыболовство. И был рисунок смуглого человека в меховой шапке с узкими глазами и морщинистым лицом. Но у отца глаза нормальные, и вообще, зачем им ехать в этот поселок с корявым названием Алай?

Два месяца назад отец ездил на похороны своей матери. Еджик ее никогда не видел, просто знал, что у него есть бабушка. И вот она умерла. Отец не взял сына с собой, Еджик тогда несколько дней у Крестов жил. У дяди Катона Креста, отца Найды. Он тоже алпат, вот у него и глаза, и скулы как у алпата. Вернулся отец задумчивый, грустный. Все время о чем-то думал и вот надумал.

– Тяжело нам здесь на мою зарплату прожить, – пояснил отец Еджику. – Пока ты еще в школу ходишь, хватает, а когда учиться пойдешь?

– Я буду, как и ты, шофером, – ответил Еджик.

– Чтобы стать шофером тоже нужно год учиться.

– Ты же научил меня? – удивился Еджик.

Он правда удивился, отец научил его хорошо водить. Отец засмеялся и пояснил – уметь мало, нужно получить диплом, который дает право водить машину.

– А как же получил ты? Где взял денег?

Глаза у отца стали грустными.

– Для того чтобы я смог учиться, твоя бабушка Улашан продала восемнадцать овец и одного барана.

– Это много?

– Это очень много, сынок, это все, что они с отцом накопили за свою жизнь. А теперь овец у нас нет, продавать нечего.

– Так что, мы там будем разводить овец?

– Нет, я буду по-прежнему водить машину, а ты ходить в школу.

– Там что, шоферу больше платят?

– Нет, там люди меньше тратят.

И вот они едут в поезде. Трясется деревянный вагон, стучат колеса. Еджик смотрит в окно, сердце его сжимается от грусти. Все можно пережить, если бы не разлука с Найдой. Все у них получилось недавно, всего месяц назад. Они пошли смотреть старый город, и Найда захотела влезть на стену, а там оказалось высоко. Еджик стал подсаживать девочку и вдруг увидел, что глаза у нее голубые-голубые, бездонные-бездонные… Я буду писать тебе…

Они приехали рано утром. Выгрузили из вагона вещи и пошли вдоль станции. День был ясный, теплый. Солнце светило прямо в лицо, и Еджик шел прищурившись. Потом они повернули, и солнце уже светило сбоку. Еджик облегченно вздохнул, открыл глаза и стал смотреть на здания. Захолустье, конечно, дома маленькие, улицы мощенные камнем, но он ожидал увидеть здесь деревянные сараи и множество овец. И люди, что встречаются, обыкновенные, не алпаты…